Хайдеггер не оставил никаких «заметок о Ясперсе». В отношениях между обоими стороной, к которой стремятся, был Хайдеггер. Ясперс ощущал философскую харизму Хайдеггера, вновь и вновь подпадал под его чары. Хайдеггер же никакой подобной зависимости от Ясперса не испытывал. И все-таки именно Хайдеггер в начале двадцатых годов первым заговорил об их «боевом содружестве», имея в виду бунт против «профессорской» философии во имя экзистенции. И он же впервые упомянул о связывавшей их дружбе, даже больше того – взаимной любви: «С 23 сентября живу с Вами, уповая, что Вы мой друг. Таково доверие, на котором зиждется все в любви» (17.4.1924, Переписка, 95). Они оба дорожили этой дружбой – и тем не менее ни один из них не интересовался всерьез работами другого. Единственной книгой Ясперса, которую Хайдеггер основательно проработал, чтобы написать на нее рецензию, была «Психология мировоззрений»[404]
. Но Ясперс едва ли как-то отреагировал на эту рецензию. Для него беседы с Хайдеггером имели большее значение, чем хайдеггеровские работы. Часто, читая эти работы, он делал на полях пометку: «Я его не понимаю». Однажды, уже в пятидесятые годы, Ясперс записал для себя одно высказывание Левита, с которым, видимо, был согласен: «На самом деле никто не рискнет утверждать, будто разумом понял, что представляет из себя бытие, эта тайна, о которой говорит Хайдеггер».В самом значительном своем произведении, «Философии» (1932), Ясперс, подобно Хайдеггеру, определил важнейшую задачу философии как «поиск бытия». Но, может быть, Ясперс искал иное бытие; или, точнее: искал его по-иному. Бытие для Ясперса – это «объемлющее», которое постигается только в движении свободы, в трансцендировании. «Объемлющее» не может быть непосредственно схвачено философской мыслью.
В одной заметке, датированной 1956 годом, Ясперс противопоставляет свою и хайдеггеровскую позиции. Это как бы краткое резюме диалога между двумя философами, длившегося всю жизнь: «X.: Сама мысль есть бытие – разговоры вокруг него и указания, так к нему и не приводящие. Я.: Мысль имеет экзистенциальную значимость – что подтверждается во внутренней деятельности размышляющего (подготавливающей что-то, дающей выражение чему-то) и реализуется в его жизненной практике, – в философской же работе ничего подобного происходить не может». Хайдеггер тоже заметил это различие в позициях – и сформулировал его суть в своих лекциях о Ницше, прочитанных в зимний семестр 1936/37 года (правда, соответствующие пассажи он не включил в книжное издание этих лекций, появившееся при жизни Ясперса). По Хайдеггеру, для Ясперса философия в принципе есть лишь «иллюзия, используемая в целях нравственного просветления человеческой личности». Ясперс, считает Хайдеггер, более «не воспринимает всерьез» философское знание как таковое. Философия становится для него «морализирующей психологией человеческой экзистенции» (GA 43, 26).
По предположению Ясперса, свойственная Хайдеггеру переоценка значимости мышления связана с тем, что Хайдеггер – несмотря на свою полемику с наукой – в действительности еще не отказался от идеи «научной философии». Это видно из того, что он слишком заботится о точности понятий, о стройности и соразмерности архитектурного построения – чисто умозрительного и искусственного – своей концепции. Ясперс воспринимал «Бытие и время» именно как такую «сконструированную» концепцию. Правда, в поздних работах Хайдеггера Ясперс отметил радикальный разрыв с научностью, но зато он увидел в них другую крайность – абсолютизацию языка. Язык начинает заботиться только о себе самом[405]
и становится цирковым трюкачеством – или пытается выдавать себя за откровение бытия, тем самым превращаясь в магию. Ясперс всегда скептически относился к хайдеггеровской философии языка. Он не рассматривал язык как «дом бытия»[406], потому что считал, что бытие, это «объемлющее», вообще не может поместиться ни в каком «доме», даже таком просторном, как язык. В письме Хайдеггеру Ясперс писал: «Ведь в сообщении язык можно привести к снятию в самой действительности – за счет действия, присутствия, любви» (6.08.1949, Переписка, 251).