Хайдеггер и гиппопотам входят в райские врата. Жизнь, смерть и жизнь после смерти через призму философии и шутки

Нанги… сник… фрап…

Что-что, Дэрил? Вы говорите, дело не в этом – у вас все в порядке со здоровьем?

Хорошо, тогда понятно: у вас депрессия. Все пошло не так. Акции падают, сын ухаживает за вашей сестрой, а жена посещает секту свободной любви. Вы просто хотите распрощаться с хаосом, в который превратилась ваша жизнь. Мы чувствуем вашу боль, Дэрил.

Но пока мы не перешли к моральной стороне суицида, которую, возможно, вы не хотите рассматривать, вот байка по поводу некоторых практических аспектов. Возможно, вы что-то упустили:

Один растяпа подозревал, что жена ему изменяет. Как-то раз он позвонил домой, а она ответила, едва переводя дыхание. Сделав вид, что его это не волнует, он без предупреждения приехал домой. Войдя в дом, он прокрался по лестнице в спальню, ударом кулака открыл дверь и застал жену в объятиях соседа.

Растяпа разразился тирадой – с визгом, воплями и плачем. В конце концов он достал пистолет, приставил его к своей голове и сказал:

– Я не переживу этого, я убью себя.

Его жена и сосед только посмеялись.

И тогда растяпа сказал:

– Не смейтесь, вы – на очереди!

На чем мы остановились? Ах, да, как мы сказали, выбор за вами – если, конечно, вас не волнует, что ваш последний поступок будет расценен как аморальный величайшими мыслителями, когда-либо жившими на Земле. Итак, подождите минутку и послушайте.

Блаженный Августин доказывал, что самоубийство нарушает заповедь «не убий», поскольку любовь к себе – золотой стандарт любви в Писании: возлюби ближнего как самого себя. Поэтому заповедь «не убий» очевидным образом включает и запрет убийства самого себя. Августин считал, что концепция стоиков о «процветании» – стезя слишком добродетельная. Он говорил: мы должны прислушиваться к словам апостола Павла и в покое и надежде ожидать невыразимого счастья в загробном мире.

Святой Фома Аквинский был убежден в том, что самоубийство противоречит естественному закону, закону себялюбия; и добавил еще два соображения, которые и сегодня звучат в наших спорах о суициде: во-первых, самоубийство наносит урон сообществу – мы имеем в виду похоронные затраты; во-вторых, «только Богу принадлежит право вынести приговор к смерти или к жизни». Более поздние или взывающие к естественному закону вариации этой мысли так или иначе нашли отражение в государственных законах, запрещающих суицид.

В свою очередь, британский философ эпохи Просвещения Дэвид Юм относился к аргументу об «уроне сообществу» с секулярной точки зрения и находил его неубедительным. Он утверждал, что рано или поздно каждый из нас перестанет представлять ценность для сообщества или даже станет обузой. «…Предположите, что не в моих силах более служить интересам общества; предположите, что я ему в тягость; предположите, что моя жизнь мешает каким-нибудь лицам принести обществу гораздо большую пользу. В таких случаях мой отказ от жизни должен быть не только безвинным, но и похвальным»[68]{29}. Аргументы такого рода делают Юма особенно непопулярным среди престарелых жителей Сан-Сити[69].

Немецкий современник Юма Иммануил Кант, однако, считал самоубийство – и почти все остальное – вопросом долга. Именно наша рациональная воля – источник морального долга, полагал он; так можно ли считать нравственно допустимым разрушение рациональной воли путем самоубийства? Такого рода вопросы ставятся в книге, озаглавленной «Основы метафизики нравственности».

Возможно, следующая история поможет нам пролить некоторый свет на понятие долга:

Одна женщина вернулась домой раньше времени и обнаружила мужа в постели со своей лучшей подругой Люси. Не веря своим глазам, она уставилась на Люси и закричала:

– Это моя, моя обязанность! Но ты?!

Дэрил, Дэрил!?

Воргл… флурп… ВОТ ТАК ТАК! Наконец-то я выковырял из зуба этот кусок Milky Way!

Вы использовали пистолет, чтобы ковырять в зубах?

Я вышел погулять с собакой. Зачем бы я стал брать с собой зубочистки?