Хайноре (СИ)

Дай мне силы, дай мне огня, могучее солнце, дай мне решимости и воли. Не взываю к Отцу, он не слышит, нет его, но ты есть, солнце, отец огня, всесжигающего и яростного. Я вижу тебя, я чувствую тебя, услышь, внемли, я все отдам, все что есть и чего нет. Дай мне сил.

Дай мне сил убить его.

— А за Выселками что?

— Овраговый Обод…

— А дальше?

— Пастуший Дол.

— А за ним что?

— Вроде город какой-то…

— Какой город?

— Да не помню я!

— А ты вспомни давай.

— Таронь… или как его… А, точно, Таронь! Только не город это, а крепость, там бригада Вирха сидит, так тятька говорил, он с тамошним капитаном дела вел.

Северянин хлопнул себя по коленям, досадливо покривился.

— Вот оно! Значит не север.

Нора сощурилась подозрительно, глядя как рыжий рисует веточкой крест на песке — туда дороги нет.

— А чего это ты крепости боишься?.. — гадливо щурясь спросила Хайноре.

Северянин вскинул на нее острый взгляд.

— Совсем дура или шутки шутишь?

Нора фыркнула. Понятно, конечно, чего боится. Вирха служит короне, это все знают, они северянина заверсту учуят и мало тому не покажется.

— Ладно, — рыжий отбросил веточку. — В Выселки все равно зайти придется. Мне оружие нужно. Припасы.

— Я с тобою не пойду.

— Пойдешь, куда денешься.

Нора задышала часто, чувствуя в груди нарастающий плач. Неужели не отпустит?..

— Ну отпусти меня, — взмолилась, — я же тебя вывела из лесу, зачем я тебе, ну пожалуйста, я никому не расскажу…

— Пригодишься еще. Не ной, отпущу, когда надо будет. Не нужно мне тебя убивать.

Нора со злости аж подскочила.

— А тятьку с мамкой моих нужно было?!

Она глядела ему в глаза яростно и горько, и совсем не чувствовала страха. Рыжий молчал, лицо его вдруг сделалось каменным, а бледно-голубые глаза холодными, как речной лед по зиме.

Он ничего не ответил, только достал нож и принялся его точить. Нора села обратно. Он никогда не отвечал — зачем. Сколько она не спрашивала, не допытывалась, ведь не понимала за что он их, ведь дурного ничего не сделали. А рыжий только хмурился и велел ей заткнуться, иначе, мол, найду чем рот тебе занять. А иногда просто отворачивался и будто засыпал, но Нора видела, что не спит, просто говорить не хочет. Не понимала она. Оттого горше было.

А северянин все точил и точил нож, Хайноре уже начинала беспокоиться — для чего же так остро? А когда он одним движением отсек себе пол бороды, поняла. Раз, раз, еще разок, потом нагнулся над озером и принялся аккуратно, точно городской цирюльник, сбривать бороду. Иногда тихо утробно порыкивал, когда нож съезжал, оставляя на щеке кровавый след. А потом раз! и срезал себе косы выше плеча, безжалостно, Нора аж охнула, больно жалко ей было, такие косы красивые, свои она б ни за что не позволила срезать, у нее на деревне самые густые косы были, ни у кого таких не было — черные, как вороное перо, лоснящиеся, длинные, ниже пояса, всем девкам на зависть. А сейчас… Совсем нет времени поухаживать за ними, да и не до того ей сейчас было.

Северянин тем временем умылся, собрал свои обрезки и бросил в костер. Совсем он другим стал, уже не походил на лесное чудище, мог даже сойти за обычного мельнчанина или деревенского мужика. Только конечно если не приглядываться, а если приглядеться, то понять можно — северянин перед тобой, светлокожий, широкоскулый, остроносый, с крупным подбородоком и впалыми щеками, лоб высокий, а брови густые низко-низко. Норе он все время казался чуть ли не стариком, но сейчас рыжий выглядел моложе ее отца. Ей вдруг стало любопытно, сколько он видел зим, как его назвали родители, где он бывал и что видел, но вдруг вспомнился Нейка на камнях с разбитой головой, мамка, страшно скорчившаяся в посмертии, тятька в луже крови…

— Давай-ка, — кивнул рыжий. — Оправь одежку, волосы приладь как положено девке. Скоро в люди выйдем.

Ишь какой модник!.. Стоит, волосы мокрыми руками приглаживает, рубаху отряхивает, штаны. Нож в поношенный сапог прячет. Повязку на боку перевязал потуже. Весь такой ладный стал, ну прям жених, аж смотреть противно. А ведь недавно покрывал ее как медведь медведицу и совсем на человека не походил…

Нора склонилась над ручейком, принялась косы свои распутывать, но пальцы застревали в волосах, она дерг-дерг, а колтуны будто еще сильнее узлами затягивались. Ей вдруг горько стало, опять ком к горлу подкатил, и вовсе не волос ей было жалко, а что жизни прежней уже не бывать. Не выйти ей за кузнецова сына замуж, не родить ему деток красивых и смелых, ничему не бывать этому, все прахом, все пеплом…

— Ну что опять ревешь?

Нора стерла тихие слезы с лица, не глядя на северянина.

— Не твое дело…

— Ну?!

— Волосы не распутываются…

Рыжий хмыкнул и вынул нож из сапога.

— Нет, нет, нет!!!

— Чего нет? Хочешь до зимы здесь провозиться? Отрастут ещё.

— Не надо! Не положено так!.. Нельзя!.. Не муж ты мне!..

— Для того мужем быть и не надо.

Схватил он опять, придавил брыкающуюся к земле и раз! одна прядка упала, два! вторая.

— Ну вот и все. А ору-то было. Собирайся давай.