Хакер Астарты

Я упорно думал об этом, с этим уснул на раскладушке у окна и проснулся от трезвона будильника, еще не вспомнив вчерашних мыслей. Со странной отрешенностью видел, как поднялась и закуталась в халат мама, выскользнула за дверь, поднялся папа, что-то искал у кровати на полу, не нашел и зажег свет, и сразу заворочалась на диване Лена. Утренняя жизнь набирала обороты – одевание на работу, папино бритье, завтрак, сборы, и поразило механическое сцепление простых обязанностей, превращающее хаос в порядок. Человек представился мне живой заводной игрушкой с пружиной внутри. Мы все, как часовой механизм, преобразовывали сжатую пружину времени в однообразное движение шестеренок, и это движение показалось мне жутким. Единственным смыслом жизни было избытие времени, не нужного нам, но заставляющего нас двигаться. Папа работал ради мамы и детей, то есть нас с Леной, мама тоже ради нас, а Леной вообще двигало нечто несуществующее, бред преследования, страх, что соседи хотят ее отравить. И я тоже сейчас поднимусь и что-то буду делать, подчиняясь порядку, навязанному обстоятельствами, не задумываясь, зачем. Нас всех впаяли в некую энергетическую систему, завели пружину, и мы должны были двигаться, пока не кончится завод. Наши шестеренки вращались, зубцы их изнашивались, порядок ослабевал, и однажды он достигал какой-то точки, за которой ничтожнейшие и случайные события приводили к катастрофическим последствиям. Человек сам не замечал, как становился убийцей, предателем, героем или мучеником. Случай поставил в одну точку времени Ивана Ивановича, пахнущего смолистой стружкой, горький воздух ясного осеннего дня, Толю с запахом винного перегара, бутылку водки и стакан с серной кислотой на два пальца от дна. Может быть, все зависело от сантиметров на верстаке и долей секунд между словами, и то, что за секунду до этого было немыслимым, стало фактом.

Я не один раз буду пытаться сказать это в повестях, и ни разу у меня не получится. Это очень легко будет изложить в статьях, но невозможно в художественной прозе. Мир, в котором ничтожные события, микроскопический износ шестеренок приводят к колоссальным последствиям, называется хаосом. Я же не могу писать о хаосе: чтобы описать его, нужна протяженность, равная ему. Потому-то, догадаюсь я однажды, Локтев сместил оптику. В ней люди представали не очерченными фигурами, а туманностями, как скопления звезд. Расположение их черт было случайным, он искал не их, а силовое поле, в которое они были помещены. Для него не существовало Ольги Викентьевны. Тот участок поля, который занимала туманность жены, он обозначил именем “Киза”, как делают астрономы с туманностями и черными дырами.

Много лет спустя… впрочем, можно точно сказать, через сорок лет мы с Дулей перевели текст, написанный Локтевым в конце тридцатых годов, – Локтева взбесило замечание Альберта Эйнштейна, что Бог не играет в кости. Эйнштейн спорил, кажется, с Нильсом Бором. Физики говорили о физике. Локтева она не интересовала. Для него хаос был не научным понятием, а личной судьбой. “Бог не играет в кости? – возмутился он. – Да Он ничем другим и не занимается! Но у кости, которую Он бросает, имеется лишь две грани: “да” и “нет”, наличие и отсутствие, плюс и минус, единица и ноль. Сколько раз Он бросит кость, столько цифр будет в Его числе, записанном в двоичной системе счета. С каждым броском число удлиняется, увеличивается количество разрядов, из которых оно состоит, независимо от того, выпадает ноль или единица. У Бога есть время, и кость бесконечно выдает все цифровые эквиваленты бытия. Бог при этом не знает, какие из чисел обладают свойством бытия, а какие не обладают. Для Него это не имеет особого значения. Он знает свое – бросает кость, удлиняет цепочку разрядов в числе. Единицы и нули продолжают выскакивать, как в счетчике. Числа, состоящие из них, тянутся бесконечным приращением разрядов, ветвятся и переплетаются. Одни из чисел обладают свойством осуществимости, другие не обладают. Но и те, другие, не являются пустыми фишками в этой игре: они обеспечивают вариантность существования тех, которые обладают свойством осуществимости. Если осуществимость превращается в осуществленность, возникает нечто, записанное в двоичном исчислении, материя, обреченная стать очередной бесконечной вселенной, поскольку нули и единицы продолжают прибавляться, а Бог не думает остановиться. Так появляемся мы, такое же случайное число, как любое другое, потому что все в этой бесконечности случайно, и порядок – такая же случайность, как любая другая. Неслучайно только одно: разница между единицей и нулем. Что она такое? Энергия? Единица информации? Время? Она доступна нам то в одной, то в другой, то в третьей своей ипостаси, но никогда – сразу в трех, а количество ее ипостасей, неведомых нам, равно бесконечности, и кости бросают самые разные боги, не играет же Бог, этот иудейский дурачок, с самим собой”.