Хакон. Наследство

Но ведь Бьёргвин и правда был самым большим городом во всей Скандинавии и крупнейшей торговой гаванью к северу от германских земель. Одних горожан восемь тысяч да пришлых не меньше тысячи, это уж точно, – многие норвежцы, которые прежде ничего подобного не видывали, только глаза таращили на тамошнюю жизнь: чудеса ведь, право слово! Иноземные купцы обитали в отдельных кварталах, где воздух гудел от голландской, английской, французской речи. Особенно громко гомонили ганзейцы, цепко державшие Немецкие пристани в самом сердце внутренней бухты. Шутка ли, ведь было их тут во всякое время до полутора тысяч душ. С Балтики и с германского побережья съезжались горластые вздорные купцы – кричали, а заодно и плеть пускали в ход. Кричал хозяин, кричал и работник. Все кричали. А приезжали сюда и уезжали отсюда только мужчины, жившие в безбрачии. Женщинам доступа не было. Не дозволялось немцам ни оставаться дольше определенного срока, ни заводить семью, и за малейший греховный помысел, коли подтверждался он письменным свидетельством, рисунками или жестами, грозила жесточайшая порка.

А вообще-то Бьёргвин благонравием отнюдь не славился. На площадях играли музыканты, забавляли народ танцующие медведи, скоморохи с набеленными лицами, огнеглотатели и акробаты. Зачастую это был сущий сброд – воры и обманщики, которых полагалось бы взашей гнать из города. Однако ж эти забавы имели шумный успех. Под вечер многие из приезжих начинали выспрашивать, где тут можно найти женщин. Посылали их тогда в Верхний переулок, где обитали сотни две бойких бабенок и было немало шумных пивных и жарких банек. Путник, по неведенью искавший здесь пристанища, второй раз в Верхнем переулке никогда не ночевал.

Город был опоясан палисадами, стенами и укреплениями, а внутри этого пояса, спускаясь к гавани, теснились фасад к фасаду маленькие и большие дома. Выше, на горных кручах, стояли кое-где пастушьи хижины и бревенчатые избушки, откуда народ в погожие дни любил смотреть вниз, на городскую суету.

Вдали, господствуя над входом в Бухту, на острове, виднелся Хольм – огромная, построенная из бревен королевская крепость, с тесовыми палатами, крытыми галереями и мостами. Сто лет назад сюда перебрался из поместья в Альрексстадире Эйстейн Магнуссон[11]. Раньше норвежские короли селились на высоких местах, чтоб вовремя заметить вражеские корабли и чтоб можно было при необходимости укрыться в горах. А вот Эйстейн рискнул возвести крепость в низине, у самого берега. Посредине королевской усадьбы стояла Церковь Апостолов, деревянная ставкирка с ризницей и крытыми галереями, где дружинники, направляясь к мессе, оставляли оружие.

На Хольме располагалась и Церковь Христа. Ей было всего полвека, и освятили ее при коронации Магнуса Эрлингссона[12], сына Эрлинга Кривого. Именно тогда эта торжественная церемония впервые состоялась на земле Скандинавии. Великолепный собор воздвигли между морем и полуторасталетней деревянной церквушкой, построенной основателем города, Олавом Спокойным[13]. Было на острове и множество других зданий – резиденция епископа, два монастыря, жилища для воинов короля и епископа, постоялые дворы для знатных гостей. Все на Хольме, даже епископский яблоневый сад, аптекарский и капустный огород, находилось под защитой высоких стен, моря и болот.

Жизнь на Хольме всегда кипела ключом. Не покладая рук трудились там искусники-мастера и военнопленники, да и горожане частенько по призыву луров[14] и рога сходились на площадь перед Церковью Христа – услышать важную весть, а не то посмотреть на казнь преступника.

Глядя сверху на Бьёргвин, можно было насчитать дюжину церквей, четыре капеллы, три монастыря и несколько светских каменных зданий, причем довольно больших. Вокруг толпилось множество приезжих – похоже, в иных частях страны этакие каменные дома были редкостью. Куда ни глянь – всюду шло строительство, и городские палисады все время переносили на новое место. А раз так, поневоле переселялись и «нечистые». Прокаженным положено было, держась на почтительном расстоянии от городских ворот, ждать, пока отчаявшиеся родичи или сердобольные монахи не принесут им каких-нибудь объедков. А случись кому ненароком оказаться поблизости, горемыкам надлежало предупредить его звоном колокольцев и крикнуть: «Нечистые! Нечистые!».

Дома в городе большей частью были маленькие, вроде крестьянских, и лепились один подле другого, стена к стене. Ограду почитай что и ставить негде. На торфяных крышах паслись овцы.

«Ну не хороша ли нынче овца? Жирная, справная, второй такой не сыскать. Всю траву дочиста выщипала, стало быть, пора ее на продажу».

Лестницы к стене, живо на крышу, овцу вниз, веревку на шею – И прощай, голубушка! Продали. Ни повозки, ни ручной тележки не требовалось; баранина сама покорно трусила за новым хозяином на корабль, в чугунные котлы.