Хам и хамелеоны. Том 1

— Уже всё, не ребенок, — возразила Мадлен. — В этом возрасте девочка и выбирает свою дорожку раз и навсегда. А мы не замечаем и потом диву даемся!.. Хочется верить, что ваша дочка найдет правильный путь. А что касается вас, Нина, то мне кажется, что я… я могу помочь вам с выбором. Не бойтесь…

— Чего?

Мадлен бережно взяла Нинину руку в свои и, вдруг наклонившись, прильнула губами к ее ладони.

Нина отдернула руку и, покраснев, тихо сказала:

— Прошу вас…

— Ну вот, испугались… — вздохнула Мадлен.

— Вы неправильно меня поняли.

Соседка по купе как ни в чем не бывало стала укладываться спать. Стянув с себя пуловер и джинсы, она надела пижаму из розового батиста и, достав из сумки флакончик с молочком для лица и пакет с ватными шариками, принялась снимать макияж.

Купе наполнилось сладковатым запахом миндаля. Пересев поближе к двери и сквозь полумрак поглядывая на стройные бледные ноги Мадлен, пока та аккуратно перестилала готовую постель, Нина физически ощущала вакуум в душе, вроде бы исчезнувший за неделю, проведенную в Петербурге, но вот опять возвращающийся к ней. Не в силах бороться с собой, она вышла постоять в проходе, где не было ни души…

Ей снилось, что она едет на юг. На одной из станций перрон заполонила толпа военных, одетых в иностранную форму серого цвета с незнакомыми шевронами и серебристыми галунами. Нерусские лица приковывали взгляд своей необычной породистостью.

Осмотрев торцы вагонов по всей длине состава, военные принялись отдирать листовки, которыми был обклеен весь поезд, и не переставали допекать пассажиров упреками:

— Что же вы нам сразу не сказали?

Из вагонов наперебой отвечали:

— А мы не знали. Отсюда не видно…

Когда стемнело, поезд всё еще пересекал Турцию. Мягко и ритмично стучали колеса, и их перестук был совсем не таким, как дома, в России. Нина точно знала, что вокруг именно Турция, и ничему не удивлялась. Стоя в проходе, застеленном синей ковровой дорожкой, она то и дело посматривала в купе.

Там сидела полуобнаженная Адель. Рядом с ней в белой рубашке навыпуск и почему-то при галстуке маячил Горностаев — тот самый гематолог Горностаев, к которому они с Аделаидой ходили устраивать на лечение Ёжика. Сначала Горностаев что-то разглядывал за окном, а затем стал заплетать Аделаиде длинную, ниже пояса, косу. Адель стыдливо прикрывала руками грудь и виновато улыбалась Нине.

Когда коса была заплетена, Горностаев попросил Адель раздеться полностью, а Нину — пока не заглядывать в их купе.

— Пусть смотрит, — сказала Адель. — Ее я не стесняюсь.

Адель сбросила юбку и белье и, блаженно сомкнув веки, сидела в совершенно картинной позе. Горностаев ставил ей на спину компресс, смачивая в тазике сложенные в несколько слоев куски марли и старательно расправляя их на плечах и на спине Аделаиды. При этом он многозначительно косился на Нину, подмигивал ей, словно подстрекал к чему-то, но к чему именно — оставалось непонятным. Стройное девичье тело с небольшой упругой грудью и нежным пахом притягивало взгляд Нины, словно магнитом. Она не могла отвести от него глаз. Особенно мучительно было смотреть на кожу Аделаиды, отсвечивающую мраморной белизной, и на ее бледную шею с золотистым пушком очень заметным в свете включенного ночника…

Как только поезд остановился на очередной станции, Горностаев попросил Нину сходить на вокзал за чистой водой. Спустившись на перрон, она вошла в тускло освещенное здание переполненного людьми вокзала и направилась к буфету. Чернявый турок-буфетчик с тонкими, словно углем нарисованными усиками, отказался налить ей воды, но сказал, что набрать таз она сможет в конце коридора. Нина прошла в указанном направлении, проталкиваясь сквозь толпу.

Когда она вернулась на перрон с полным тазом горячей воды, поезда не было. Вправо от нее в ночь удалялись красные огни — хвост состава, увозившего Адель и Горностаева.

В груди всё так и оборвалось. Что теперь делать? Куда бежать за помощью? Как догнать поезд? По перрону шныряли подозрительные типы. Они то и дело собирались в группки, шушукались, расходились… И весь этот люд следил за каждым ее движением. Нина опустила таз на платформу. От воды всё еще поднимался пар. Она трепетала от страха. Вместе с тем очарование южной ночи, вид фиолетово-черного неба над головой с близкими яркими созвездиями и наклонившимся к земле серебряным серпом луны, на фоне которого свет вокзальных огней казался бархатным, вызывали настолько глубокое и пронзительное ощущение внутренней полноты и какой-то необъяснимой силы, подталкивающей к действиям, что она была готова на всё, как ей казалось, лишь бы это мгновение продлилось как можно дольше.

…Утром, сидя в купе за столиком, Нина не могла поднять на соседку глаз. Как будто бы понимая причину ее неловкости, та держала себя тактично, ни взглядом, ни жестом не намекала на вчерашний разговор. Со сна растрепанная, Мадлен казалась совсем молоденькой и мало напоминала себя вчерашнюю. Однако лицо ее не меньше, чем накануне, притягивало взгляд совершенством тонких черт, прекрасной белизной кожи и тающей улыбкой.