Хам и хамелеоны. Том 1

Стараясь не слышать этой неумолимой правды, Рябцев обреченно смотрел туда же, на тропу, и судорожно соображал, что делать дальше.

— Спрячь меня и иди, — сказал Морокин. — Место запомни… А то не найдут…

— Разберемся. Ты, главное, силы береги. Терпи, — повторил капитан.

Морокин уставился в лес, а затем тихо и быстро заговорил:

— Испугался я… когда к ним попал… Жить хотелось… Сдохнуть боялся как собака… Сдох — закопали… Как-то пролетело всё. Грязь одна, дырища… Ну там, где жил, под Брянском. Загажено всё, мама рóдная! Народ бежит кто куда. А я… Не хочу я бежать… Не хочу, — повторил Морокин. — Ты за границей был?

— Побываешь еще, успеешь, — подбодрил Рябцев и устыдился своих слов: он слишком хорошо понимал меру этой правды.

— Вот и я тоже… Так не бывает, чтобы одна грязь да мразь… Не дали… эх, дурачье!

Морокин потерял сознание. Позднее, едва приходя в себя, он опять начинал бредить и всё время повторял одно и то же: «Гнать, держать, смотреть и видеть… дышать, слышать… дышать, слышать, ненавидеть… и обидеть, и вертеть, и зависеть, и терпеть…»

Время от времени раненый вплетал в свой бред еще что-то невнятное, адресованное капитану лично, как будто бы просил о чем-то, но Рябцев не понимал его и, сколько ни делал над собой усилий, так и не мог вспомнить, к какому из правил русского языка относится эта школьная тирада.

«Гнать, держать, смотреть и видеть… дышать, слышать, ненавидеть… и обидеть, и вертеть, и зависеть, и терпеть…»

Солнечный диск закатился за облака, и по лесу опять пробежала волна холода. Морокин затих. Капитан нагнулся над ним, чтобы перевернуть на бок, но по выражению глаз Морокина понял, что его больше нет на этом свете…

Часть первая КРАЙНЯЯ ПЛОТЬ

Екатерину Ивановну Лопухову хоронили в конце октября, в канун ее так и не отмеченного дня рождения.

Воцерковленная соседка две ночи подряд читала Псалтирь. В день погребения молодой чернобородый батюшка совершил отпевание прямо в квартире. Столпотворения у смертного одра не случилось: пара знакомых, соседи, несколько коллег — Екатерину Ивановну на работе ценили и помнили, хотя на службе она не появлялась весь последний год. Из родственников к овдовевшему Андрею Васильевичу в Тулу успела приехать только сестра покойной, Дарья Ивановна, жившая в Сибири. Из детей не было никого…

Ни младший сын, живший в Англии, ни старший из Москвы знать о себе не дали, хотя Лопухов всем разослал телеграммы. Дочка же, переехав, не удосужилась сообщить свой новый адрес, так что дать ей знать о случившемся Андрей Васильевич не смог — не знал куда…

Над местным кладбищем витали запахи огорода и сухостоя. Во дворах жгли листву, из-за ограды тянуло сладковатой гарью. На рыжем песке вокруг могилы неуверенно топтались пятнадцать человек. Местный батюшка, отец Петр, мерно размахивал кадилом. Служить литию помогали певчие. Дарья Ивановна тихо переговаривалась с теми, кто не решался подойти к могиле поближе и косо посматривали на последний приют Екатерины Ивановны и на батюшку с кадилом.

Вдовца, стоявшего за спиной у отца Петра, трудно было узнать. В прошлом военный, в запас уволившийся полковником, обычно собранный и подтянутый, Лопухов так сильно сдал за пару дней, что выглядел теперь сутулым высохшим стариком.

Отставной офицер был раздавлен не горем, а скорее недоумением. Как могли скорбеть об утрате собравшиеся здесь? Они, которые преспокойно занимались своими делами, пока он в одиночку боролся за жизнь жены, выбиваясь из последних сил, и до дна испил, как ему казалось, чашу отмеренного человеку горя? Лопухов тем не менее держался с таким видом, будто решил раз и навсегда поставить крест на своих обидах. Не пора ли простить людей за их прегрешения — вольные и невольные? За что, собственно, упрекать? За то, что никто не захотел оказать ему настоящей помощи? Но помог ли он сам кому-то из них хоть раз по-настоящему?.. До конца перебороть себя Андрей Васильевич всё же не мог. В его суховатой сдержанности по-прежнему чувствовалось неприятие: человека нет, а вы всё те же…

Забив в крышку последний гвоздь, рабочие опустили гроб в могилу. Через пару минут на месте ямы вырос рыхлый холмик свежей земли. Могильщики принялись деловито обхлопывать его лопатами…

Поминки были устроены в городском кафе и закончились в три часа дня. Дарья Ивановна осталась, чтобы окончательно расплатиться за обслуживание. Подвыпившего Андрея Васильевича хотели проводить домой, но он наотрез отказался от сопровождения.

Дома Лопухов не находил себе места. Борясь с охмелением, он вышел в сад и начал было собирать под яблонями падалицу, но вскоре, оставив не наполненное и до половины ведро в беседке, пошел разбирать садовый инструмент: грабли, лопаты, мотыги. А стоило вернуться в дом, как вновь потянуло на свежий воздух.