Хам и хамелеоны. Том 2

— Местонахождение вашего сына известно. На карте могу показать… Это не так далеко, — объяснял Майборода, задерживая на Рябцеве-старшем оценивающий взгляд. — Горы, снег… Окопались капитально. Наших там человек десять, не считая рабов. Бомбить не стали, хотя давно можно было вычистить логово и дезинфицировать… Вашего сына держат в самом расположении отряда Кадиева. Условия содержания… — полковник пожал плечами. — Кинотеатров там нет, сами понимаете. Так что главное развлечение — самосуд. Одному из наших пальцы отрубили лопатой, а потом нож бросили, чтобы сам дорезал ошметки.

— Откуда такие подробности? — помедлив, спросил Михаил Владимирович.

— Попался нам один молодчик, поделился… Сам Кадиев — редкая птица. В разработку мы давно его взяли. Легализации вроде не добивается — так здесь говорят о таких, как он. О тех, кто не прочь рвануть на нашу сторону. На деле, сами понимаете: одна рука дает, другая забирает. Возьмите хоть меня… Разве я могу что-то гарантировать лично? Всё, что им предлагают в Москве, так это объективное и непредвзятое рассмотрение их участия в бандформированиях… — Полковник усмехнулся. — Таким, как он, некуда деваться. Если бы он нам поверил, думаю, сложил бы оружие… Чеченцы — народ гордый и в принципе порядочный. Но у них плоховато с тормозами. Да и в исламе учение о грехе — другое. Ислам не ставит вопрос ребром. Он проблему нюансирует. Отсюда разный тип поведения, непонимание… — Дожидаясь реакции на сказанное, полковник замолчал, но, поскольку реакции не последовало даже от Сулеймана, Майборода сообщил главное: — Что же касается вашего присутствия, то я принял решение вас не впутывать. Получите сына, и на этом — баста. Дальше сами будем разбираться…

После визита в часть порученца Окатышева глаз сомкнуть ночью вообще не удалось. Мысленно перебирая увиденное и услышанное за день, вновь и вновь прокручивая в голове слова полковника, Рябцев-старший, не переставая, копался в своем прошлом. Ему все чаще казалось, что где-то там и таилась разгадка всего, что происходило в его жизни сегодня… Перед тем как лечь, они долго дискутировали с Сулейманом.

Нормы шариата тот не считал ни абсурдными, ни отжившими. Согласно практиковавшимся некогда правилам, пощечина, лишавшая человека чести, при нанесении ее открытой ладонью наказывалась тремя, как говорил Сулейман, верблюдáми, обратной стороной ладони — шестью верблюдáми, за убийство же предписывалось отдать шестьдесят и более верблюдóв, в зависимости от жестокости убийства.

Сулейман уверял, что более сбалансированной система наказаний стала с первой половины девятнадцатого века благодаря Шамилю, который привнес в нравы горцев смягчающие нормы. Тогда и были отменены «кровожадные» классические положения шариата, такие, как отсечение руки, головы. Кару заменили на штрафы и отсидки в ямах-зинданах. Поблажки стали неизбежными ввиду затянувшейся войны. Тогдашним властям горцев приходилось беречь жизни чеченцев и дагестанцев, в противном случае их силы редели бы быстрее, чем на поле брани. Поскольку же к Шамилю на Кавказе относились скорее как к отступнику, а не как к национальному герою, — сдавший сородичей врагу, кто же он еще? — то во введенных им новшествах многие и тогда, и позднее видели причину всех бед, обрушившихся на регион. Сулейман же считал вполне приемлемым и даже тонко отточенным инструментом именно традиционную систему наказаний, но при условии «правильного» применения.

Это и поражало в толкованиях Сулеймана — не столько терпимое отношение к кровожадности, сколько формальное отношение к греху как таковому. Тут попахивало каким-то формализмом. Странным, стерильным формализмом являлся, в конце концов, даже сам принцип возмездия — око за око, зуб за зуб — и неизбежно вытекающий отсюда ответный грех. Сулейман уверял, что этот принцип не имеет отношения к исламу, что он пошел гулять по миру еще из Хамурапии, то есть со времен Вавилонского царства. Сулейман признавал, что ислам почти не уделяет внимания учению о первородном грехе, несмотря на то, что Коран, как и Ветхий Завет, описывает сцену искушения, — правда, не яблоком, а зерном, — но этому не придается большого значения. Вероятно, здесь и крылся ответ на многие вопросы…

Михаил Владимирович слушал Сулеймана в пол-уха. Он думал о своем. Чем дальше, тем всё больше Рябцева-старшего мучили сомнения. По поводу былой службы. По поводу всего на свете. О грехе чужом и грехе собственном. О взятии на себя чужого греха… Разве не к этой простой несократимой дроби сводились все формулы? Разве не в этом заключалась парадоксальная суть самого понятия «чужой грех»? Что поразительно, столько тысячелетий проносившись с этой идеей, люди так ничего путного из нее и не вынесли. Лишь не переставали идею извращать. Раз оружие — значит сила. Раз сила, армия — значит власть. Раз власть — значит любой ценой, любыми средствами…