Хамелеон и Бабочка

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Максим только охнул, сделал два шага к мосту, а потом резко повернулся и побежал вдоль реки чуть ниже по течению. Опередив барахтающегося мужчину на несколько десятков метров, Максим с разбега прыгнул в воду и поплыл наперерез. Вода кусалась и сковывала мышцы, апрельская река не была ласковой, закручивалась мутными завихрениями и несла обломки деревьев.

Максиму даже в голову не пришло, что он рискует собственной жизнью, не раздумывая кинулся в бурлящую воду. О собственной уязвимости не думал. Никогда не думал. Он привык действовать и ощущал себя чуть ли не всемогущим.

Максим плыл, поглядывая в сторону прыгуна. Судя по активным гребкам и сдавленным всхлипам, тот не так уж хотел умирать, во всяком случае, его тело явно было против этого и пыталось спастись. Инстинкт самосохранения работал на полную мощность. Максиму и раньше приходилось спасать самоубийц, и он не раз наблюдал подобную картину. Чаще всего они хотели жить, лёгкие — дышать, сердце — биться.

Расстояние сокращалось быстро, не зря в жизни Максима был этап увлечения плаванием, да и физической формой он не пренебрегал. Догнал недоутопленника за несколько минут, тот даже не успел захлебнуться. Обхватив под мышками, Максим потянул его к берегу. Течение не мешало, наоборот, несло куда нужно, к изгибу реки. Зубы выбивали дробь, потяжелевшая от воды одежда осложняла процесс спасения, хорошо хоть мужчина не сопротивлялся, болтался послушной ношей, но и не помогал грести. Максим выбрался на берег и вытянул самоубийцу. Тот поднялся на колени и закашлялся. Вода стекала с него ручьями, волосы прилипли ко лбу мокрыми кляксами. Он напоминал больного пса. Не столько внешне, сколько по ощущениям и потерянному взгляду.

Максим сел на траву и опустил руки между коленей.

— Какого хрена?

— Что?

— Какого хрена ты прыгнул?

Мужчина сел на пятки, стянул на груди полы куртки, будто пытаясь прикрыть рану в груди.

— Какого хрена ты прыгнул за мной?

Максим пожал плечами. Он свое дело сделал, не факт, конечно, что спасённый не повторит попытку суицида, случалось и такое, но объяснять и уговаривать не собирался. К тому же утопленник, оказавшись в воде, слишком уж резво боролся за жизнь. Вполне возможно это был единичный порыв в состоянии аффекта.

Сейчас же хотелось уйти с берега и отогреться горячим чаем. Для Максима ценность жизни была непреложной истинной, он ею наслаждался и ярко проживал каждый день, не понимал, как можно самому отказаться от этого дара.

— Что бы не случилось, всё можно исправить. Пока жив, всё решаемо.

Мужчина саркастично хмыкнул.

— Пока я жив? Исправить? Откуда ты такой наивный взялся?

Сняв джинсовую куртку, Максим выжал воду, но надевать не стал.

— Думаешь, я не прав?

— Не прав.

Максим сел напротив, присмотрелся к бледному лицу с явными следами бессонницы. Тёмные круги под глазами и сумасшедший взгляд выдавали нервное напряжение.

— Что случилось? Нельзя это исправить или помочь?

— Нельзя, — он замолчал и неожиданно воскликнул: — Я не могу! Я не смог! Это ведь моя работа, сажать уродов.

Максим стянул через голову мокрую футболку, понюхав, скривился и выжал.

— Ты мент, что ли?

Мужчина смотрел на него, но видел явно что-то другое.

— Если я не смог, то кто тогда может?

Максим надел холодную сырую одежду.

— Что случилось?

— Какая тебе разница?

— Пытаюсь понять, что тебя погнало на мост. Не представляю, что может заставить расстаться с жизнью.

Мужчина встал, казалось он не испытывал дискомфорта из-за мокрой насквозь одежды, окружающую действительность он вообще не слишком замечал, явно пребывал частично в воспоминаниях, частично уже там за чертой. Словно и не понимал, что ему не дали умереть.

— Она была права. Любви нет, справедливости нет, ничего нет.

— Кто, она?

— Девушка.

— Какая ещё девушка?

Максим устало покачал головой. Надоело разгадывать ребус. Хотелось уйти с обдуваемого ветрами берега и переодеться. Он поднял мужчину и словно послушного ребёнка повёл вдоль реки к машине. Больше не спрашивал ни о чём, но это уже и не потребовалось.

Мужчина сам принялся бессвязно рассказывать о том, что привело его сюда. Ему явно хотелось поделиться, вылить боль, облечь её в слова. Свою роль сыграло и нервное перенапряжение и какое-то странное доверие к спасителю-грубияну, который и не пытался быть с ним деликатным и осторожным. Рассказ получился скомканным, местами прерывался сдерживаемыми слезами.