Хан Файр

— Хан, не отлучайся никуда в мое отсутствие, хорошо? — попросила она, высаживая его у самых дверей больничного корпуса.

Элегантное предупреждение, чтобы не высовывал носа без сопровождения. Дождался. Теперь все тебя тут будут держать за недотепу, вечно влипающего в самые дурацкие истории. Хотя, почему это я так сразу? Я здесь впервые, ничего не знаю, оплошности неизбежны и естественны, и так же естественно желание их предотвратить, чтобы со мной не произошло что-нибудь похуже.

— Обещай мне не выходить из корпуса, иначе я не смогу уехать, — тихо добавила Хэгши.

Невыносимо оставлять его с такой эмоциональной бурей в сознании, но в ее присутствии он, наоборот, дольше не успокоится. И потом, он остается не один, а с Динором.

Хан кивнул, не глядя. Волна нежности и жара поднялась в нем. Она тревожится за него, она не смеется. Он носа не высунет из своей комнаты, пока она не вернется со съемок.

17

Но куда девать эту взвинченность, которая никак не проходит? Чем снять, на что потратить, как отвлечься? В таком состоянии хорошо писать, но это дело уже давно не клеится вовсе. А все потому, что теперь единственный объект для дифирамбов — она.

Хан хотел сочинить песню — современную серенаду, оду, шлягер-хит — и уже пытался это сделать, еще до операции, но у него ничего не вышло. Он обнаружил, что ему нечего вложить в текст песни, не знает он Хэгши совсем и даже в мыслях называть не смеет иначе, чем полным именем, отчего безнадежно запутался в размере и рифмах.

Выходило что-то вроде:

— Хэгши Керайдин,
Торий и радий…

Торий и радий, цезий, плутоний, в дурацких сравнениях мы утонем. Спрашивается, при чем здесь радиоактивные элементы? На красноречие, исходящее из самого себя, он не способен, а ничего другого не имел, и потому тогда бросил эти попытки.

Но сейчас все же потянулся к мини-синтезатору, который дал ему Динор. На этой штуке размером с портфельчик, которую легко держать на коленях, даже не нужно уметь музицировать. Достаточно наиграть буквально одним пальцем мелодию и дать команду на обработку в нужном ритме, спектре тембров, настроении, и т. д.

Он вдруг понял, о чем писать, и стихи родились сразу вместе с мелодией за какой-то час.

— Звездная леди из звездной страны.
Ваши ресницы длинны.
Вы, проходя, оставляете след —
Ваш удивительный свет.

Звездная леди из звездной страны,
Ваши манеры странны —
Слишком корректны и слишком тонки,
Мне их понять не с руки.

Звездная леди из звездной страны,
Знаю, что мы не равны —
Слишком уж юн породивший меня
Мир изо льда и огня.

Звездная леди из звездной страны,
Вы мне, как воздух, нужны.
Пусть только видеть, хоть издали пусть,
Иначе — я — задохнусь.

— Ты должен писать. — Оказалось, что в дверях стоит Динор.

Хан считал, что будет чувствовать себя очень неловко и скованно среди людей, которым и до плеча не всегда достает. Но даже не вспоминал, как правило, об этом. Он посмотрел на Динора из глубины кресла.

— Я уже все вложил в эту песню, мне больше не о чем писать.

— Будет о чем, — усмехнулся Динор. — А пока и одной достаточно. Готовый концертный номер и для фильма Ирека очень подходит. Красивый номер, красивое исполнение.

Хан кивнул. К чему возражать? Силком на сцену не затащат, тем более здесь. Он все равно не будет выступать, не сможет, нервы не выдержат.

У Динора было другое мнение. В синтезаторе осталась запись. Хэйги говорит, что емусвойственно играть. Жесты явно заимствованы, нарочито эстетичны, но тщательно отобраны и настолько грациозно исполняются, что это смотрится совершенно естественно и изящно. Она права. Наклон головы Гойко Митича в его индейских ролях, жесты из бхарат-натьяма, походка — танго, как выразился Ирек. Он рвался сюда, чтобы предложить Хану роль, и оскорбился, что не пустили.

Подстраивая синтезатор, Динор незаметно скопировал запись и ушел, унося кристаллокассету.

Хан снова не знал, куда себя деть. Взвинченность не проходила.

У меня, что ли, такая реакция на все катавасии? Вот странно.

Гимнастика и танец не помогут, он это знал. Утомить утомят, а эмоции все равно не отведут. Книги уже не отвлекают. Не лезут в голову приключения ни Ф, лара Бенденского, ни Корвина из Амбера, ни Джона Гордона, ни Хана Соло, ни Тарзана.

Хан сдался, бросился на постель и принялся мечтать. Мечтать было сладко. Он упивался приятным томлением, охватившим все тело. При этом не забыл о реальности. Но сознаваемая безнадежность этих мечтаний не ослабляла, а только усиливала эффект.

18