Хан Кене

В белой нательной рубахе и широченных подштанниках лежит Конур-Кульджа. А одетая в прозрачный китайский шелк Зейнеп подкатала подштанники под самый пах и оттирает затвердевшие икры мужа. Тугая грудь ее волнуется в такт сильным движениям, а бедрами она настойчиво касается его колен. Ни радости, ни печали не выражает ее лицо, узенький красивый лобик чист от мысли. Лишь время от времени посматривает она на подозрительно испачканную рубаху Конур-Кульджи, и тогда длинные и острые, как пики, ресницы чуть вздрагивают, а пухленькие вишневые губки обиженно надуваются. Страсть загорает в ее глазах, она даже слегка пощипывает огромные мужские икры, но муж не обращает никакого внимания на состояние своей юной красавицы жены. Он занят своими мыслями.

Думы эти всегда об одном… Чем же он, Конур-Кульджа, сын Кудайменде, хуже потомков Аблая? Слава Богу, знатностью или богатством не уступает он им. Деду его, хану Среднего жуза Самеке, принадлежало сорок тысяч лошадей, об этом все знают. И когда много лет назад хан Младшего жуза Абулхаир послал белому царю письмо с желанием присоединиться к России, разве не сделал того же самого и его дед? Плохо только, что он умер раньше, чем пришел ответ о судьбе Среднего жуза. Вот дура царица и утвердила ханом приблудившегося из Туркестана Сабалак-Абулмансура, который сделался Аблаем…

Или отец его — Кудайменде, который владел всего тридцатитысячным табуном. К сожалению, барсом он стал тогда, когда Абулмансур уже был драконом. И все же не сумел дракон проглотить барса. Сам омский губернатор не позволил — самолично заступился за наследника хана Самеке! Благодаря мудрости и хитрости удалось отцу сохранить свое право на земле и власть над аргынами. Недоступным для длинных рук Аблая сделался Кудайменде, и солдатские штыки в любой час могли прийти на помощь его туленгутам.

Счастье как маленькая птичка — садится туда, где кормушка. Отцовское богатство перешло к нему, Конур-Кульдже, а вот славу и власть, которых не было у отца, добыл он сам. Разве неправда, что султаном-правителем всего Кара-Откеля стал именно он, а не какой-то аблаевский выродок? Разве не пасется в его табунах двадцать тысяч лучших аргамаков темной и светлой масти, которые и не снились никогда каким-нибудь Есенгельды или Саржану?

Тут ага-султан Конур-Кульджа усмехнулся. Он вспомнил, что в представляемых в канцелярию генерал-губернатора сведениях систематически указывалось лишь двенадцать тысяч принадлежавших ему лошадей. Восемь тысяч скрывалось при описи, что ежегодно давало восемьдесят лошадей экономии на налог. Обходилось же это всего в две тройки лошадей, которых дарил он друзьям-чиновникам в Омске. Ну, еще один-два хороших обеда в год, когда они наезжали с ревизией. С такими порядками можно жить, и только подлые бунтовщики недовольны…

Белый царь не обеднеет от этого — Российская империя вон какая богатая и великая, а ему этих восьмидесяти лошадей вполне хватит для привлечения на свою сторону влиятельных лиц трех-четырех аулов. Да и тем, кому он подарит их, не так важны лошади. Не с голодранцами какими-нибудь он заигрывает. Важны внимание, обещание поддержки и защиты от бунтующей черни. Только через них, почтенных и уважаемых людей, держит он многие аулы в беспрекословном повиновении. А народ глупый и жалкий щенок, тычется мордой в руки старших, и надо уметь вырастить из него верную собаку. Сам белый царь, не то что омский генерал-губернатор, признал его умение обращаться с народом!..

Конур-Кульджа, довольный собой, приоткрыл свои хитренькие бусинки-глазки. Колеблющиеся от усердия груди жены увидел он, почувствовал сквозь шелк ее теплую настойчивую ногу… И в женах он счастлив. Правда, не попала однажды к нему на подушку та, которую желал, но зато он вдоволь отыгрался как-то на другой — с чистой аблаевской кровью в жилах, настоящей тюре!.. А эта, которая трет ему ноги, видать, обиделась, что ночью ушел от нее. Ну, бабья обида — до первого внимания. Стоит лишь прижать поплотнее…

Он уже потянулся было волосатой жирной рукой к шелку, закрывающему ее бедра, но новая мысль отвлекла ага-султана… А разве так уж плох он для народа? Не ему ли обязаны все казахи знаменитым царским указом на телячьей шкуре, где заверена печатью клятва не брать их в рекруты? И не по его ли ходатайству издан указ от 5-го числа месяца кокек, или российского апреля, в нынешний год курицы?

* * *

Суровой и снежной была прошлая зима в год обезьяны. Основное поголовье скота содержалось обычно зимой на противоположном, южном, берегу Балхаша. Но теперь нельзя было этого делать, потому что боялись возвращавшихся в Сары-Арку полчищ Кенесары. Около ста сорока тысяч голов оставшегося на тебеневке скота из Акмолинского округа пало из-за нехватки кормов. Вдобавок в самой середине зимы янычары ташкентского куш-беги разграбили множество аулов, пострадавших к тому же от бескормицы и гололеда. Среди казахов на Есиле и Нуре назревал голод.