Хан Хубилай: От Ксанаду до сверхдержавы

Поэтому Юань стало новым именем, провозглашенным в декабре 1271 года. Оно было избрано с преднамеренной оригинальностью: никакой прежний император не избирал для своей династии названия, которое не было бы каким-то топонимом. И все же родословная этого имени была безупречной. Никакое название не могло лучше взывать к чувствам китайцев (вот почему оно, помимо всего прочего, является также названием современной денежной единицы Китая). Более того, его туманно религиозные обертоны намекали на высшее, связывая его с Тенгри, монгольским Небом. Выбор императора произвел сильное впечатление на всех подданных Хубилая, и китайцев, и монголов.

Современный Пекин представляет собой лагуну, запруженную современностью. Но под мутной поверхностью уличного движения, загрязнения окружающей среды и новых зданий таится слабый образ старого города, призрачный прямоугольник, определенный самой внутренней сетью улиц. Как-то жарким летним днем я окунулся в прошлое, пытаясь сделать этот призрак реальным. Я решил пройти по следам Эмиля Бретшнайдера — ботаника, врача российской дипломатической миссии и неутомимого историка этого города. В его время, где-то около 1875 года, монгольский вал высился, отделяя город от села, пересекаемый тропами и колеями телег. Когда сорок лет спустя по нему бродил историк Линь Ютан, то нашел его «совершенно сельским на вид, с фермами и прудами для уток. Это казалось очаровательным».

С тех пор все очарование давно исчезло. В четырех километрах к северо-западу от парка Бэйхай проезжие части дороги разделяет покрытый деревьями гребень. С виду он похож на что угодно, но только не на остатки земляного вала Хубилая. До него добираешься, уворачиваясь от машин. Тропа из серого кирпича, по обеим сторонам которой высятся ряды увядших зарослей травы, привела меня на вершину, откуда сквозь густой как суп воздух открылся прекрасный вид многоэтажек, проезжих частей дорог и потоков машин. Попавшаяся тут табличка призывала: «Берегите траву, потому что трава — живая». Чего-либо иного живого здесь присутствовало не много, равно как и не много дошедшего из прошлого. Современный храм пустовал, за исключением единственного человека с бритой головой, играющего на однострунной скрипке. Там, где некогда маршировала стража, и неспешно прогуливались придворные, гудели потоки машин.

Кварталом севернее проходит канал, некогда бывший рвом, отмечавшим северную границу нового имения Хубилая. Я последовал к нему мимо того, что скоро станет главным центром Олимпиады, и вышел к парку Юань Даду, названному в честь династии Хубилая и монгольского Пекина. Гуляющих поджидали ярко раскрашенные прогулочные лодочки. На скамейке дремал какой-то юноша. Вымощенные камнем дорожки окаймляли бывший вал, от которого теперь не осталось ничего, кроме стройных деревьев и тропинок. На одной колонне красовался барельеф Чингиса, сопровождаемого оркестром, плывущим на облаке, и наследниками. Это была не настоящая история, но наследие: колонна была поставлена здесь в 1987 году при создании парка. Но здесь, по крайней мере, хоть что-то уцелело от тринадцатого века — две каменных черепахи, эти символы мощи, любимые китайцами и перенятые монголами. А за ними — территория, на которой стоял дворец Хубилая, заросшая многоквартирными домами.

Если вы хотите получить ощущение Пекина при Хубилае, то лучше всего избегать улиц и поискать нечто, способное высвободить ваше воображение…

* * *

К 1274 году дворец у озера Бэйхай был почти полностью завершен для проведения Хубилаем первой аудиенции в главном зале (хотя работы над стенами и над дворцами продолжались до самого конца его царствования). Теперь у него был театр, в котором можно разыгрывать драму власти.