Девчонка должна была стать красной тряпкой для старого скорпиона, потрепать ему нервишки. Хан наслаждался тем, как она выделялась среди них в своем блестящем платье. Бросалась в глаза яркой и экзотической красотой. Он видел, как вспыхнули злобой глаза тетушек и двоюродно-троюродного сброда, населявшего дом деда, как отель с полным пансионом за счет владельца. Они смотрели на нее так же, как и он, когда впервые увидел. Потому что внешность Лебедя притягивала взгляд и заставляла смотреть снова и снова. В ней была порода, несмотря на юный возраст, несмотря на то, что она мало говорила и практически ни на кого не смотрела.
Нет, его уже давно не волновали яркие обертки, блестки и фантики. Да, Хан выбирал себе очередную игрушку так, чтоб член колом вставал и яйца наливались, но не более. Покапать слюной, отыметь и равнодушно пойти дальше. С Ангаахай изначально все было точно так же. Но с каждым разом ему хотелось еще и еще. Нескончаемая похоть и выделение слюны. Трясучка, как за наркотиком. И чем сильнее тянуло, тем больше хотелось ее отшвырнуть от себя подальше. Возможно, эта обертка оказалась смазливее и совершеннее всех других, и Хан отдавал себе в этом отчет. Ничего, рано или поздно ему надоест эта маленькая дурочка с роскошным телом и тогда… А что тогда?
Попытался представить, как избавляется от девчонки и невольно передернул мощными плечами. Внутри неприятно сковырнуло. Наверное, потому что еще не наигрался. Что такое жалость, Хан забыл так давно, что был не уверен, знал ли вообще.
А еще ему нравилось за ней наблюдать. Она была забавным зверьком. Умела его удивлять. Первое впечатление было ошибочным. На вид бесхребетная, жалкая птичка оказалась не такой уж и беззащитной. Протест был во всем, что она делала, в каждом взгляде и жесте. Но никогда не высказывался явно и агрессивно. Как будто интуитивно понимала, что с ним это не прокатит.
Хан терпеть не мог стерв, у него была стойкая аллергия на хамоватых бабенок, возомнивших себя чем-то большим, чем дырка. Попросту дешевая подстилка, пытающаяся выставить свои отверстия золотыми. У него тут же возникало стойкое желание свернуть им шею. И бывало, он себе не отказывал в удовольствии прикрыть чей-то грязный рот.
Тамерлан потерял ее из вида, когда дед попытался скормить внуку очередную ересь о рождении наследника. Размечтался. Никаких внуков, правнуков от него он не дождется. С размножением покончено. Одного раза более чем достаточно. Настолько достаточно, что от одной мысли об этом всего передернуло. Обернулся, а девчонка исчезла. Отсканировал местность, выхватил цепким взглядом забор, внешний фасад дома, сад, вольеры с псами, гостей. Нигде нет.
Отпрянул от деда и без объяснений пошел в сторону дома. Долго искать не пришлось. Ушам не поверил, когда услыхал ее голос. Обычно он был тихим, робким, а сейчас дерзким и с вызовом. Остановился позади нее, глядя на длинные, волнистые волосы, распущенные по спине, на тонкую талию и стройные ноги. Невольно вспыхнула перед глазами картинка, как наматывает эти волосы на кулак и вонзается в нее сзади. Захотелось болезненно застонать. Но вместо этого он прислушался к тому, что она говорит, и довольно ухмыльнулся. А птичка не так проста, как казалось. Только она не знает, перед какими змеями стоит, и что каждая из сестер Дугур-Намаевых способна проглотить Ангаахай без соли, и кости ее растворятся в их кислоте, задымятся от их жгучей ненависти. Набросятся, как стая голодных ворон, и выклюют ей глаза. Они бы так и сделали, если б не заметили его позади девчонки и не отпрянули назад.
И она, смешная, маленькая, сжимала кулаки и продолжала что-то им говорить, думая, что это ее они испугались.
Это была его личная минута славы, когда он унижал их при русской, которую они ни во что не поставили. Он знал, что и не поставят. Даже несмотря на то, что она его жена, для Дугур-Намаевых будет всего лишь русской шлюхой. Тогда как сука Чимэг была с ними одной крови и оказалась тварью, каких поискать. Развратная, подлая гадина планировала его отравить после смерти деда. Хан помнил, как нашел в ее вещах капсулу с ядом. Узнал, откуда она привезена, у кого куплена и зачем. Никаких сомнений в том, что капсула предназначалась для Тамерлана, не осталось.
Когда тетки оставили их одних, Хан готов был разорваться от накрывшей его волны возбуждения. В воспаленном мозгу полыхало лишь одно желание – взять ее. Погрузиться в нежную мякоть и успокоиться. Разрядить в нее свою ярость и испытать острое физическое удовольствие. Он бы так и сделал… если бы не ее дурацкое «поцелуй меня», заставившее застыть в недоумении. Словно в его четко отлаженной системе наступил сбой. К нему никто и никогда не прикасался, чтобы приласкать. За всю его жизнь. За все двадцать пять лет после смерти матери.