Хан с лицом странника

— Завтра утром и нападем, — Едигир сказал об этом спокойно, как о чем-то само собой разумеющемся, — а сейчас надо одежду достать.

— Какую одежду?

— Такую, как у них. Халаты, шапки. Да и оружие тоже не помешает.

— Понял! Понял! — Колычев буквально захлебнулся от юношеского восторга, — пошли.

— Нет! Ты, Петр, останься с лошадьми. А со мной пойдут Федор и Алексей, — неожиданно приказал Едигир Колычеву, который вначале весь взвился, чуть не кинулся на него с кулаками, но заметно поостыл и с вздохом опустился на землю, тихо сказав:

— Может, ты и прав. Кому-то надо и за лошадьми присмотреть. Только…,- он чуть помолчал, — может, еды в лагере найдете… А то вторые сутки корешки жуем. И корочки хлеба во рту не было. — Последняя фраза рассмешила всех и каждый доброжелательно похлопал его по плечу.

Низко пригибаясь, они бесшумно пробирались вдоль речного берега, время от времени останавливаясь и прислушиваясь. На их счастье луна еще не взошла, и они находились в относительной безопасности — в стороне от лагерных костров.

Неожиданно Едигир остановился и поднял руку. Послушал и, наклонившись к самому уху Барятинского, зашептал:

— Слышишь, кони ходят?

— Слышу, — так же шепотом ответил тот.

— Там должны быть пастухи. Подкрадемся… — и он бесшумно заскользил дальше. Шедший сзади Репнин неожиданно ойкнул, ударившись ногой о поваленное дерево и тут же из темноты раздался чей-то встревоженный голос. Они замерли и по знаку Едигира легли, стали ждать. Вскоре мимо них прошел воин в длинном халате, державший в руках копье. Едигир набросился на него, повалил, зажав рот рукой, а другой — сжимая горло. Не ожидавший нападения, тот даже не сопротивлялся, несколько раз дернулся и затих.

— Готов, что ли? — изумленно прошептал Репнин, — Быстро это у тебя получается.

Чуть не испортил все, — Барятинский ткнул Алексея в грудь, — молчи уж теперь. Лучше бы Петра с собой взяли.

— Снимите с него халат, сапоги, — поднялся с земли Едигир, — дальше я сам, — и скрылся в темноте.

Федор с Алексеем дотронулись до еще теплого, но уже бездыханного татарина и неожиданно лихорадочная дрожь затрясла их почти одновременно.

— Я мертвяков боюсь, — признался шепотом Репнин.

— Чего ж на войну пошел? — сам клацая зубами, отозвался Барятинский.

— Так, не думал, что раздевать их придется, — оправдывался тот.

— Думал не думал, а за тебя это делать никто не станет.

Он наклонился к убитому и начал стягивать халат, но почувствовав приступ тошноты, опустился на колени, сотрясаемый рвотой. Рядом слышались икающие звуки, издаваемые Алексеем Репниным. Они не помнили, сколько времени простояли на четвереньках. Их выворачивало с такой силой, словно лягушек наглотались. Они не заметили, как из темноты вынырнул Едигир и остановился рядом, наблюдая за страданиями молодых князей.

— Чего случилось? — спросил с усмешкой, впрочем, хорошо понимая, что происходит с ними. Те пристыжено молчали, утирая рты рукавами. — Ладно, сам раздену, — и он принялся стягивать с мертвого одежду. — Держи, — кинув вонючий ворох в руки Барятинскому, опять ушел в темноту. Он отсутствовал довольно долго, вернувшись с большим узлом, закинутым за спину. Князья с неподдельным ужасом смотрели на него.

— Сколько было их? — заикаясь, спросил Репнин.

— Не считал… Немного, раз один справился.

— И вот так… голыми руками?

— А чем же еще? Не вас же на помощь звать. — Усмехнулся Едигир.

— С тобой однако лучше один на один на узкой дороге не встречаться…

— Так я и не настаиваю, — беззлобно отозвался Едигир, оглядывая растерянного князя.

Утром они с брезгливостью натянули на себя полосатые халаты и косматые шапки. Поглядев друг на друга, неожиданно залились смехом. Особенно нелепо выглядел Петр Колычев с ярко выделяющимися васильковыми глазами.

— Татарин… Татарин, а глаза-то голубые, — покатывался над ним Барятинский, — надвинь шапку на глаза, Петька!

Едигир придирчиво осмотрел их и велел оставить в лесу пищали.

— Не оставлю! — вскипел неожиданно Репнин. — Чего раскомандовался? Кто ты такой? Без роду, без племени, а туда же!

Но Едигир холодно глянул на него и бросил:

— Оставайся с пищалью своей. С ней не возьму.

— Не дури, Алешка, — решительно поддержал Едигира Колычев, — он правильно говорит — засекут нас по пищали сразу. Схватят и стрельнуть не успеешь. И себя и нас погубишь. Точно говорю.

Репнин неохотно подчинился, спрятав пищаль меж деревьями, и вскоре никем не замеченные они выбрались из леска и поехали вдоль берега реки. Показались лагерные повозки, кибитки, шатры. Возле костров суетились кашевары, оглядевшие без всякого интереса четырех всадников, едущих тихим шагом.

— Слушай, Василий, — тихонько спросил Барятинский, — а ты по ихнему, случаем, не понимаешь?

— Немного, — ответил Едигир.

— И говорить умеешь?

— Могу немного.

— Скажи что-нибудь.

— Зачем?

— Ну скажи, услышать хочу. Едигир быстро заговорил, сыпля незнакомые слова. Барятинский восторженно улыбнулся.

— Здорово у тебя получается! А если с ними заговорить, — он кивнул на лениво пошевеливающих дрова в костре кашеваров, — то они поймут тебя?