Хан с лицом странника

— Чего же ты молчал столько времени, Алексей Данилович? Или специально томил, чтоб больней уколоть?

— Да ты чего говоришь? — Басманов видя, как осунулось лицо князя и наполнились влагой глаза, понял, что дело нешуточное, посерьезнел. — Я тебя увидел и думаю, ошибка какая вышла. Мало ли чего бывает… Назвался кто-то твоим именем и все тут. Забыл, зачем и приехал к тебе. Вот истинный крест.

— Верю, верю, Алексей Данилович, что не со зла ты таил от меня грамоту. А она про сына моего, Федора, писана. Видать, захомутали Федьку моего крымчаки…

— А ведь точно! Твой Федька моему сыну почти ровесник. Неужто он уже на службу подался? Молод ведь еще…

— Весной и пошел с дозорным полком в степь. Первый год.

— Как же я не знал? А у крымцев он как оказался?

— Знал бы — сказал, — негромко ответил Барятинский, — надо денег где-то собрать, а то и занять придется. Вот беда-то на мою голову свалилась.

— Что за слуга с ним оказался?

— Брал он с собой нескольких. Да уж его-то выкупать за такие деньги не подумаю. Пущай сам выкручивается. Проспал, проглядел, когда его господина в полон взяли, а теперь я же должен за него выкуп слать! — постепенно наливался злобой Барятинский. — Да если я бы его и выкупил, то единственно ради того, чтоб на цепь посадить вместо сторожевого пса в будку подле ворот! Тьфу, на него!

Весть о пленении Федора моментально разнеслась по дому и на крыльцо, рыдая, выбежала жена Петра Ивановича, а следом и два младших брата.

Окончательно отрезвевший Басманов, тяжко вздыхая, оставил их усадьбу и уже через день выехал в Александровскую слободу к царскому двору, взяв с собой и сына.

Царь встретил его приветливо, долго расспрашивал о силах крымцев, пришедших под Рязань, а затем самодовольно заявил, что Девлет-Гирей никогда не посмеет напасть на Москву, а будет все так же осаждать малые порубежные города. Тогда же Иван Васильевич заприметил и Федора Басманова, приглянувшегося ему своей тонкой, почти девичьей фигурой. На вечернем пиру велел тому выпить ковш браги за его царево здоровье, а потом и плясать на потеху всем гостям. Федор, первый раз попавший к цареву двору, старался показать удаль в танце и выкидывал немыслимые коленца, веселя государя.

Алексей Данилович сидел насупившись, но не смел остановить сына, боясь испортить царскую веселость. Было ему неловко от того, что Федор заместо шута смешил народ, не думая о собственном достоинстве. Но ему, не познавшему горести военных тревог и поражений, будет легче служить в числе прочих потешных, чем воеводе, прошедшему через кровь и огонь военных утех, и чувствующий себя за царским столом неповоротливым косолапым медведем.

Алексей Данилович ждал нового назначения на ратную службу, но надолго, очень надолго задержался при царевом подворье, не догадываясь, что вскоре оставит там и свою, и сыновью голову.

Послание Ивана Грозного Василию Грязному

Писал ты, что за грехи взяли тебя в плен; так надо быть. Васюшка, без пути средь крымских улусов не разъезжать; а уж как заехал, не надо было как при охотничьей поездке спать: ты думал, что в окольные места приехал с собаками за зайцами, а крымцы самого тебя к седлу приторочили. Или ты думал, что и в Крыму можно также шутить, как у меня, стоя за кушаньем? Крымцы так не спят, как ты, да вас, неженок, умеют ловить; они не говорят дойдя до чужой земли: "Пора домой!" Если бы крымцы были такими бабами, как ты, то им бы и за рекой не бывать, не только что в Москве.

Из древнего восточного манускрипта

УТРАТА ОБРЕТЕННОГО

Едигира с Федором везли по безлюдной степи все дальше и дальше от Москвы и русских городов. Им разрешили ехать на повозке, в то время как остальные пленники брели сзади, подгоняемые татарскими плетьми и пиками. Такое расположение они объяснили тем, что за них ждут богатый выкуп и желают сохранить им силы. Возком управлял смуглый, почти черный престарелый татарин Муса, не закрывающий рта и разговаривающий если не с пленниками, то с лошадью, со степью, дорогой, небом.

— Какой плохой набег получился, — сокрушался он, — Муса совсем ничего домой не везет. Так, два рваных одеяла да старый зипун. У меня дома гораздо лучше есть, но и этот сгодится, хоть чего-то привезу своим детям. — Он, конечно, прибеднялся, потому что возок его был почти доверху забит всяческим барахлом, собранным по крестьянским дворам, оставленным хозяевами перед наступлением Орды.