Хан с лицом странника

На следующее лето в ставку Хакк-Назара он отправил хитрого Карачу-бека. Но без грамоты. Зачем рисковать. Он все должен был передать тому на словах. Враг моего врага — мой друг. Карача-бек гнал впереди своего посольства табун степных кобылиц, позаимствованных Кучумом у тестя, хана Ангиша. Лучше подарка и не сыщешь.

Карача-бек вернулся поздней осенью, иссеченный степными ветрами, и с добрыми вестями. Хакк-Назар приглашал сибирского хана принять участие в набеге на гордую Бухару. Этого-то и надо было Кучуму. Конечно, сам в набег он не пошел, но отправил по весне две сотни своих нукеров к вновь обретенному союзнику. Сотни вернулись с богатой добычей и почти без потерь. Правда, и на этот раз Бухара выстояла, отразив удар. Но на ее щите появилась огромная трещина, и трон Абдуллы-хана значительно накренился.

Через небольшой срок под стены Кашлыка пришел небогатый купеческий караван. Ничего особенного в нем не было. Обычный караван, обычные купцы. Но караван-баша, приглашенный к ханскому шатру, как бы между прочим, обмолвился, что бухарские визири недоумевают, отчего не приезжают более из Кашлыка послы для встречи с Абдуллой-ханом, его давним другом.

Вот так. Абдулла, оказывается, давний его друг! Кто бы мог подумать, что у него, Кучума, есть друзья в Бухаре?! Что ж, от такой дружбы грех отказываться.

И опять пошли послы в далекую Бухару. На этот раз посольство возглавил Карача-бек, для которого, казалось, не существовало ничего невозможного. Если Кучум не верил ни одному из своих беков и мурз, то Караче-беку он не верил втройне. Но именно он был способен уладить дела с Бухарой.

Карача-бек вернулся с удачей. Ему в отличие от Кудаш-бека не пришлось провести бесполезный год в Бухаре. Двери ханского дворца открылись перед ним, едва он успел смыть с себя грязь от дальнего перехода. Его везли во дворец на белом скакуне, покрытом красным ковром. Он был удостоен поцелуя полы халата Абдуллы-хана. Ему были оказаны знаки внимания, как послу знатного государя. С ним из дворца Абдуллы-хана отправили милостивую грамоту Кучуму с приглашением в Бухару. Отныне он признан равным среди равных. И вот сегодня на ханском холме состоится пир в честь бухарских послов. Сегодня должно случиться то, к чему он шел столько лет. Да, он добился своего. Наперекор всем и против их воли. Сам! Своей волей!

* * *

Кучум ощутил холодок, пробежавший по телу, и зябко повел плечами, похлопал широкой ладонью по груди, прогоняя чувство тревоги.

Снаружи в шатер просунулась голова юз-юзбашиЧегулая, ведающего ханской стражей.

— Мой господин, — почтительно сообщил он, — послы проснулись и совершают утренний намаз.

— Хорошо. Поставь в ряд две сотни от их шатров к моему. Проверь, чтобы все воины в исправных доспехах были. Чтобы зверем смотрели на гостей, но и с почтительностью. Понял?

— Все понял. Сотни ждут сигнала. Что еще?

— Кликни Карачу-бека. Пусть придет.

Голова юзбаши исчезла. Послышались негромкие крики, топот, бряцание оружия. То строились сотни для почетной встречи гостей. Полог шатра вновь откинулся и Карача-бек остановился перед ним, чуть наклонив голову. Он умел это делать: наклонить голову ровно настолько, как подобает приличию предстать перед господином, однако ни разу (ни разу!) он не поклонился, как то делали все остальные беки и мурзы. Знает себе цену, ох, знает!

— Все готово? — спросил Кучум, не выказывая легкого раздражения, что овладевало им каждый раз при разговоре с умным и хитрым визирем.

— Еще вчера все было готово, мой хан, — ответил тот, как бы подчеркивая свою расторопность и одновременно давая понять, что проверять его излишне.

"Может показаться, что я здесь совсем ни к чему", — подумал Кучум, сверля визиря пристальным взглядом. Но вслух мягко обронил:

— Ты, как погляжу, всю жизнь только и делал, что послов принимал.

— Каждая птица свое место в стае знает, — ответил, как всегда, иносказательно визирь. Но Кучум заметил как дернулось его плечо, что тот обычно тщательно скрывал, как и свою хромоту, усилившуюся после ранения.

— Смотри, как бы наши нукеры не перепились. Перед послами-то.

— Можно подумать, пьяных они не видели. Иду, — как равному кивнул Карача-бек и, мягко ступая, вышел из шатра.

— Верно, скоро мне придется ему кланяться, — плюнул в сердцах Кучум.

Еще несколько лет назад он бы самолично подпалил своему визирю пятки на костре за такой поклон. Но время меняет людей. Изменило и его. Да и после смерти Алтаная не стало у него более близкого человека, нежели Карача-бек. Близкого только по делам, но не по душе. Тягостен удел правителя…

Меж тем завыли карнаи, им вторили зурны, послышались глухие удары в нагары[3]. Кучум привычно положил левую руку на рукоять сабли и вышел из шатра.

Зрелище, открывшееся перед ним, зачаровало даже его. Никогда прежде ханский холм не был столь богато и торжественно украшен, не слышали окрестные леса столь громкой музыки.