Ханеман

Дверь ванной комнаты была выкрашена белой краской. Узкое окошко разрисовано морозом. В продолбленной на подоконнике канавке для стока дождевой воды – корочка льда. В воздухе чужой, лавандовый – как показалось Маме – запах, смешанный с запахом выстуженного дома. Будто она вошла в ванную гостиницы: любопытно, какого цвета там кафель, нет ли гадких следов ржавчины на дне ванны; быстрый взгляд на зеркало под лампой – не испещрено ли серыми лишаями. Но это была не гостиничная ванная. Однажды Бабушка за чем-то послала ее к пани Янине, соседке по дому на Новогродской; Мама медленно вошла в чужую квартиру – дверь была открыта – и вздрогнула, внезапно услыхав за спиной мужской голос: «Ты что здесь делаешь? Красиво так входить, не постучавшись?» Мама покраснела до корней волос, уши горели, она не могла выдавить ни слова, хотя ясно было, что пан Богданович просто забавы ради ее пугает. Теперь, оглядывая выложенную кафелем ванную комнату, Мама испытала подобное чувство. Но сейчас-то почему? Кто сюда может войти? Они ведь первым делом закрыли входную дверь на цепочку. Мама хотела положить мыло в железную мыльницу, висящую на краю ванны, но увидела, что там уже лежит плоский высохший обмылок, к которому пристало несколько волосков, хотя нет – она наклонилась с легкой брезгливостью, точно разглядывала дохлого слизняка, – это были всего лишь тонюсенькие трещины; вынув розовый обмылок из проволочной корзиночки, она с минуту – не зная, куда девать, – подержала его в пальцах, а потом положила на стеклянную полку под зеркалом, рядом с двумя стаканами и пустой коробочкой из-под зубного порошка с надписью «Вера». Бросила в корзиночку свое мыло, желтоватое, с серым отливом, и быстро ополоснула пальцы. Машинально потянулась к висящему на крючке вылинявшему полотенцу, но, заметив вышитую синей ниткой букву В, отдернула мокрую руку. Чуть поколебавшись, сняла полотенце с крючка и сунула в шкафчик. На крючок повесила свое – белое, с зеленой каймой.

Снова втянула ноздрями воздух. Ванна была чистая, только дно тускловатое – видно, часто терли щеткой. В ситечке сливного отверстия – клубочек светлых волос. Мама подцепила его пальцем и выбросила в унитаз. Волосы ребенка?

Она сполоснула эмалевую поверхность из душа, похожего на большой стетоскоп на блестящем гофрированном шланге. И кран был большой, с широким плоским отверстием, никелировка на крыловидных ручках под надписями «Kalt» и «Warm»[23] в нескольких местах облупилась. Когда Мама, поливая водой эмаль, нагнулась, мутное отражение лица проплыло по кафельным плиткам над ванной.

В окне кухни обшитые кружевом занавески. Дощатый пол. Белый подоконник. Мама первым делом повернула медный кран над раковиной, проверяя, есть ли и тут вода. Стену над столом украшала ветряная мельница, вышитая синими нитками по белому полотну, готические буквы чуточку покосились, и Мама выровняла край коврика. Отец, заметив, как нежно она разгладила полотно на стене, улыбнулся; наклонившись к открытой топке, он постукивал по железной решетке кочергой: «Печка, похоже, хорошая». На плите лежали конфорки. Мама почувствовала запах сырого шлака и седой золы. Печные изразцы были идеально гладкие, белые с кремоватым оттенком. «Смотри-ка, – прищурил глаза Отец, – тут котел для воды. А здесь, с этой стороны, духовка. Растапливать, наверно, придется щепками. Очень уж маленькая топка».

Мама открыла буфет красного дерева. Звякнули хрустальные стеклышки в дверцах. На полке, среди рюмок из кобальтового стекла и баночек с надписями «Pfeffer», «Salz», «Zucker»,[24] белел овал супницы с крышкой в форме китайской пагоды, на которой синими штрихами было изображено море и маленькая джонка с коричневым парусом. Когда Мама приподняла крышку, на запыленном фарфоре возле фирменного знака «Розенталь» остался темный след пальца – будто круглый штемпель на кремовом конверте.

Мама принялась вынимать вещи из рюкзака. Медленно раскладывала их на столе, застеленном белой клеенкой. Толстый свитер, еще с Восстания, лыжные штаны, которые дал ей пан 3., когда украинцы входили на Жолибож, алюминиевая кружка от тети Хели с Котиковой, бутылка с фарфоровой пробкой (остатки холодного чая на дне), две ложки, нож («Герлах» – подарок монахинь из Шиманова[25]), рубашка Отца от ЮНРРА,[26] льняная простыня, голубая ночная сорочка, которую она успела взять с Новогродской, яблоки «ранет», завернутые в бумагу…

Отец отвернулся, чтобы не смотреть на это осторожное, бережное раскладывание на столе вещей, которым посчастливилось уцелеть. Принес из подвала немного угля в жестяной коробке от бульонных кубиков «Магги», из-под дивана вытащил аккуратную стопку пожелтевших номеров «Фёлькишер беобахтер», наломал сосновых лучин и поджег. В плите загудело, тяга была хорошая. Мама, приложив ладони к разогревающимся изразцам, что-то пробормотала себе под нос, Отец погладил ее по волосам, притворившись, что не расслышал, она с улыбкой закрыла глаза, он попросил повторить, но она только покачала головой.