Ханеман

Потом матросы со «Штерна» выдвинули трап – железное корыто, по обеим сторонам натянутые между столбиками канаты, – однако садиться никто не спешил. У нас еще было несколько минут. Кроме того, такое солнце! Воздух легкий, чистый, над крепостью дымка, на воде ни морщинки, перед складами Шнайдера подводы с хлопком, покрикивания докеров, далекий скрежет трамвая, сворачивающего в депо. В разговорах было больше теплого ленивого молчания, чем слов, над шутками смеялись чуть сонно, будто истинное начало дня было еще впереди. На причале человек шесть-семь, пожалуй, не больше. Пожилая пара, она в шляпе с эгреткой, он в панаме, в пенсне, красивая дама в наброшенной на плечи кашемировой шали, девушка в расписной блузке… Изнутри корпуса доносился мерный гул машины, темный дым стлался над трубой со знаком компании Вестерманов – большой красной буквой В, – крикливые чайки над мачтой, но мы направились к трапу, только когда офицер в белом мундире с черными погонами ударил в колокол: «Через четыре минуты отчаливаем. Прошу садиться».

Она шла передо мной. Постукивая кончиком зонта по просмоленным доскам. Вуалетку опустила, потому что висящее над Вайхзельмюнде солнце слепило глаза. Шелест платья. Я чуть не забыл, что не один. Стукнули каблуки, металлический звук, она ступила на трап, споткнулась, я поддержал ее за локоть. Она посмотрела на меня с улыбкой: «Спасибо… Я сама…» Под пальцами теплый шелк рукава. Вытачки. Перламутровые пуговки на манжете. Я медленно убрал руку, ответив улыбкой на улыбку. Она сошла на палубу. «Все из-за этих каблуков…» Приподняла платье. Кончик белого ботинка. Мы прошли мимо нее. Пани Р. остановилась у поручней, глядя на ползущий по середине канала буксир с трубой, похожей на черную колонну. На борту мелькнули белые буквы: «Минерва». Подул ветер. Длинная мягкая волна от «Минервы» подкатилась к борту «Штерна», наша палуба приподнялась… Пани Р. поднесла руку к груди. «Боже…» Побледнела, закрыла глаза. «Я думала, это пустяки… но нет, оказывается, нет…» – «Хотите на берег?» Рука, ищущая опору. Палуба поехала вниз, волна, поднятая буксиром, с хлюпаньем опадала в щели между бортом и причалом. И вновь прижатая к груди рука. «Боюсь, что…» – «Сходим?…»

Я осторожно свел ее по трапу на причал. «Теперь лучше?» Она кивнула, но пальцев от груди не отрывала. Не могла смотреть на воду. «Простите…» – «Ну что вы… – Я погладил ее руку. – Я с удовольствием повожу вас по Старому городу, сейчас мы сядем на «тройку»…» – «Вы не сердитесь?…» Сердиться? Я уже столько раз плавал из Нойфарвассера в Цоппот – сегодня можно было и обойтись…

Зазвонил колокол, и «Штерн» отошел от причала. Офицер скрылся в рулевой рубке, клубы дыма на секунду заслонили солнце, затрепетал красный флажок с короной и двумя белыми крестами. Темно-зеленую воду за кормой взвихрил набирающий обороты винт. Мы медленно направились к трамваю. Пани Р. молчала, она все не могла себе простить, что нарушила мои планы. Когда мы дошли до парка, я обернулся. «Штерн» был уже посреди канала и теперь поворачивал налево, пассажиры расселись по скамейкам. Белый зонтик справа от мачты? Поправляющая волосы рука? Она?»

О том, что случилось в Глеткау, пан Ю. узнал в тот же день от Стеллы, когда, возвращаясь с заседания в Польской гимназии, без нескольких минут шесть зашел на Фрауэнгассе к Липшуцам взять у Альфреда словарь Броста.