Ханеман

«Да ведь Ханеман уже тогда водил сомнительные знакомства! – Господин Цимерман в своей стокгольмской квартире отставлял синюю чашечку и брал альбом с фотографиями. – Ведь он не раз бывал в том недоброй славы доме на Долгом побережье, где собирались люди из «Данцигер фольксштимме».[7] Это было неподалеку от Крантора,[8] в двух шагах от магазина Германа Кагана, рядом держала лавку Валентина Райман, – господин Цимерман задумывался, – а дальше, сразу за Каганом, Роберт Зюсс торговал, если не ошибаюсь, оружием. Какой же это был номер? Видимо, девять, ведь магазин Кагана был в доме десять. Над магазином Зюсса мать Йоста Хиршфельда выставила пальму в деревянной кадке, голуби быстро изукрасили ее белой глазурью. А что же было над лавкой Валентины Райман? Железный балкончик, – это Франц Цимерман прекрасно помнил, – а на балкончике? Что там было? Что-то белое, круглое, прислоненное к стене? У Кона в одиннадцатом жалюзи из узких планочек всегда были опущены до середины большого полукруглого окна, на красной штукатурке желтые буквы, но что там было написано? А на маленьких табличках, которые Кон вывешивал? Реклама товара? Всего-то? Пожалуй, это был дом одиннадцать по Лангебрюкке. – Франц Цимерман, который проходил там множество раз и почти всегда спотыкался о слегка выступающую из тротуара плиту, запомнил даже запах, бьющий из окошечек подвала бакалейной лавки. – За магазином Эмиля Бялковского – это его сын в тридцать пятом повесил над дверью плакат с надписью: «Храни нас, наш Любимый Вождь. Мы знаем, в чем долг поляка. Голосуйте за список номер семь», – в доме двадцать два был магазин, кажется, принадлежавший другому Кону, золотистые буквы «Cigarren», нарисованные на узком фасаде, то и дело скрывались под хлопающей на ветру тяжелой бело-синей полосатой маркизой».

Итак, Ханемана несколько раз там видели – сколько именно, Франц Цимерман не знал, но наверняка лицо Ханемана мелькало там, наверху, в комнате на втором этаже, где стояла лампа с зеленым абажуром и на стенах висели холсты Эмиля Нольде и рисунки Оскара Кокошки. Кто там еще бывал? Хайнсдорф? Эрих Брост? Рихард Тецлав или, может, Эрнст Лоопс, которого потом так зверски избили, что он на всю жизнь остался калекой? Нет сомнений, что туда не заглядывал никто из «Данцигер форпостен»,[9] но лица, лица тех, кто приходил в дом на Долгом побережье, эти лица тонули во мгле и лишь на секунду выныривали из забвения, чтобы показать свой светлый овал, похожий на призрак на стеклянной фотопластинке.

Франц Цимерман переворачивал страницы альбома.

Густав Петш? Верзила в темном сюртуке, в рубашке с загнутыми углами воротничка, в узорчатом галстуке, завязанном толстым продолговатым узлом, гладко выбритый, тщательно причесанный, пробор слева, усы черные, тяжелые, с закрученными вверх концами, ветеран, поносящий юнцов, которые под барабанный бой врывались на Лангер маркт[10] со стороны гостиницы «Норд», а женщины приветствовали их римским жестом вскинутой вверх руки? Не с ним ли видывали Ханемана в ресторане Шнайдера?

Альберт Посак? Не с ним ли его видели в тридцать пятом на цоппотском молу?

«А впрочем, – Франц Цимерман потирал ладонью затылок, поросший серебряным пухом, – а впрочем, возможно… Видите ли, он и с Раушнингом[11] приятельствовал. Ну, может быть, «приятельствовал» чересчур сильно сказано, но несколько раз гостил в его поместье в Варнове (где они, должно быть, беседовали о музыке, о церковных хорах, поющих в Мариенкирхе…), а ведь Раушнинг, как вы, вероятно, знаете, уже в тридцать втором побывал у Гитлера в Оберзальцене. Да какое там побывал! Получил поддержку Гитлера на выборах в данцигский сенат и хотя потом переменил убеждения, в «Нойес тагебух»[12] о нем всегда писали плохо. Мол, он расплевался с Грайзером и Форстером только потому, что те пытались его оттеснить. Пробился бы в руководство партии, никогда б не написал своей «Die Revolution des Nihilismus».[13] И уж тем более «Gespräche mit Hitler»![14] Сделай он карьеру, был бы с ними!»

Но госпожа Штайн, даже если бы могла услышать эти слова, с иронией произносимые в маленькой стокгольмской квартирке, даже если бы взяла в руки побуревшие фотографии – люди Грайзера зеркальной «лейкой» снимали каждого, кто крутился возле дома номер 21 около Крантора, – даже если бы увидела на этих фотографиях Ханемана в светлом костюме, идущего рядом с Альбертом Посаком, скорее всего только пожала бы плечами со снисходительным великодушием.