Ханкерман. История татарского царства

Ибрагим сначала искренне попросил прощения, он и не догадывался, что у брата такая блажь была, но Мустафа почему-то не успокоился и всю дорогу попрекал Ибрагима. Так и заехали в лагерь – оба злые и друг на друга не смотрят. Ибрагим вовсе отстал, чтобы не продолжать препирательства. Сейчас бы поесть, вон какие соблазнительные запахи по округе растекаются, а не хочется.

Внезапно налетел порыв ветра и хлестанул по лицу Ибрагима, отвлекая от мыслей о еде.

Молодой казак поглядел вдаль. А там то ли пыль, то ли туман до самых темных облаков… Медленно топают лошадки, скоро братья доедут до своего десятка, можно будет дать лошадям питья и корма, отдохнуть самим.

Тут облака расступились и в глаза казака впились лучи вечернего солнца. Ибрагим отвернулся, проморгался и уставился в другую сторону, на главный шатер.

У главного шатра на высоком холме собрались Седи-Ахматовы мурзы, смеются, добычей хвалятся. Велели привести плененную княгиню, смотрят на нее, языками цокают. Красива княгиня, не той красотой, за которую ценят своих жен татары, но своей, русской… Статна, лицом прекрасна, длинные русые волосы заплетены в тугую косу. Смотрит с ненавистью, хоть и видно, что боится, – сильна духом! Хорошая женщина, спору нет. Дорого стоит!

Забыли мурзы воинский закон, установленный еще великим Бату-ханом. Первое дело в походе – охрана и дозор. А зачем дозор, зачем охрана, кого им тут бояться? Урусы давно по своим крепостям попрятались, боятся высунуть носы за стены. Пока великий князь разошлет гонцов к боярам да соберет свою дружину, орда с полоном уже далеко в степь уйдет. А в степь русские и подавно не сунутся, опасаются…

Правы татары, не скоро еще соберутся русские дружины для отпора, а больше опасности и ждать неоткуда. Так ли?

Никто не поднял тревоги, да и внимания не обратил, когда на прибрежных холмах Пахры показались всадники. Чего тревожиться, по виду ясно, что свои, татары. Шапки лохматые, на иных белые колпаки, в руках пики с бунчуками. Только многовато их что-то. Сотня? Больше? И полона с ними нет. Что за отряд? Кто предводитель? И почему над ними золотое знамя? Золотое знамя положено только чингизидам…

И лишь когда рассыпался строй пришельцев широкой лавой, когда понеслись всадники с копьями и пиками наперевес, забеспокоились в стане. Смотрят татары на своих мурз в нерешительности, ждут приказов.

Мало кто был готов к схватке. Лошади отдыхают, воины расслабились. Редкие казаки вроде Ибрагима и Мустафы оказались верхом и при оружии. Переглянулись хмурые братья, потянули сабли из ножен. Молча развернули лошадей к врагу. Стали съезжаться поближе: ссора ссорой, а друг за друга они горой.

Ни на миг не задумались Мустафа и Ибрагим о побеге. Никогда мужчины их рода не были трусами!

Напоследок обернулся Ибрагим на ханский шатер, и навсегда врезались ему в память растерянные лица мурз и холодная улыбка русской княгини.

Страшен был удар татарской лавы по стану, мигом забыли пирующие про мед и мясо. К лошадям бросились, за сабли схватились. Да поздно, не сдержать напора этой лавы, теперь только голову в страшной рубке сложить или бежать, если хочешь жить.

В первые же мгновения сшибки увидел молодой казак Ибрагим, как в грудь брата его Мустафы вонзилась вражья пика и вышла из спины. Сокрушительной силы удар. Вылетел из седла Мустафа. Ибрагим чуть сзади был, он успел рубануть саблей убийцу брата, и тот тоже стал заваливаться наземь.

И тут осознал младший брат: не будь Мустафа впереди, первый удар пики пришелся бы по нему, по Ибрагиму!

Хотел Ибрагим остановиться, спешиться, к Мустафе пробраться, но захлестнула его вражья лава, а в следующий миг откуда-то сверху прилетела стрела и впилась Ибрагиму в лицо. Завертелась под ним лошадь, но усидел в седле раненый казак, а когда опомнился, выяснилось, что скачет его лошадка вместе с атакующими врагами по стану его же, Ибрагима, лагеря. Казак придержал лошадь и стал постепенно забирать в сторону, пристроился за одним из отрядов. Лицо кровью залито, один глаз не видит, зато в пылу боя никто не распознал в нем чужака.

Рубят татары татар саблями, колют пиками и копьями, стреляют из луков в спины бегущим. Избиение!

…Стемнело уже, но хорошо видно в свете большого костра золотое знамя, что вьется над шатром у Пахры-реки. Уже не смеются мурзы Седи-Ахматовы, уже не похваляются подвигами и добычей. Стоят на коленях, со страхом смотрят на всадника в богатых доспехах, на арабском скакуне, в собольей шапке. Царевич Касим – сын хана Улу-Мухаммеда, злейшего врага хана Седи-Ахмата.

Молча ожидают знатные пленники своей участи, лишь один из них не унимается, Сулейман-бей из рода Кыпчак. Ругается и визжит, так, что с губ летит кровавая пена. Два улана с трудом удерживают его связанного. Самого Касима ругает, карачей его ругает, особенно Уссейна Хосю и зятя его Хасана, что тоже из кыпчаков. Грозится он гневом Аллаха и великого хана Седи-Ахмата с его непобедимой ордой.

– Псы вы, а не кыпчаки! Изменили своему роду и теперь урусам служите! Объедки с их стола подбираете! И ты, Касим, пес шелудивый!