Ханна

— Таким плечам не требуется лесть художника, верно? Они безупречны. А тот «граф-не-граф», как его называла mama, что делал нам визиты в Париже, говорил, что у меня кожа, как у греческой богини. Хотя если подумать, он же не видел ни одной греческой богини. Ведь они просто выдумка. Да и зачем мне нужен этот старый граф? У него волосы из ушей растут! Зачем он мне, правда, Яшма?

Девушка подняла кошку к самому лицу, и они обе взглянули в зеркало. Лайла видела своё отражение в сверкающих глазах Яшмы, похожих на драгоценные камни, а кошка — своё в глазах хозяйки.

— Конечно, он нам вовсе не нужен. Нам нужен сама знаешь кто! — Девушка негромко хихикнула, а кошка замурлыкала. — Он говорит об истине, но что такое истина? Эта дурацкая новенькая судомойка — истина? Я не знаю. — Лайла вздохнула. — Всё-таки она меня нервирует. Другое дело Дотти — ей можно было доверять. Такая тихоня, такая послушная. Помнишь, как миссис Партридж потеряла свою бриллиантовую брошь, а мы её нашли? Ну, пожалуй, нашла её на самом деле Дотти, а мы решили оставить себе, и я взяла с неё слово, что она никому не расскажет. И она молчала. Дотти хорошо умела хранить секреты. И теперь у нас есть брошка. Ах, я сейчас достану её из тайника. Давай наряжаться, Яшма!

Лайла опустила кошку на пол и подошла к стене, где труба от фарфоровой жаровни соединялась с кирпичной каминной трубой. Она присела и провела пальцами по кладке, отыскивая кирпич, который выдвигается. Яшма тем временем вышагивала туда-сюда, словно патрулировала комнату, охраняя территорию хозяйки от вторжения.

— О! На месте! — Лайла вытащила из тайника маленький свёрток папиросной бумаги. Яшма подошла к ней и стала тыкаться носом в бумагу. — Потерпи, милая, потерпи! — Через несколько секунд Лайла подняла над скомканной бумагой сверкающую брошь, усыпанную бриллиантами, как звёздами.

— Я тебе уступлю, милая. Примеряй первая. — Девушка ухватила толстый пучок шерсти между ушами Яшмы и заколола его брошкой. — Ах! Как же тебе чудесно!

Она подхватила кошку на руки и поднесла к зеркалу. Пламя свечи отразилось в бесчисленных гранях бриллиантов, и на стенах и потолке заиграли созвездия. Лайла начала медленно поворачиваться!

— Мои собственные небеса. Я сама себе создала небеса, прямо здесь! Я богиня… — она помедлила, — и мои плечи — само совершенство! — Лайла вдруг остановилась, наклонила голову и глянула в зеркало. — Знаешь что? Готова поспорить, у этой дурацкой девчонки на плечах веснушки. Она ведь рыжая. А у рыжих всегда веснушки. Когда-нибудь я узнаю наверняка. Что бы на это сказал мистер Уилер — девчонка, у которой вся кожа в уродливых веснушках?! — Лайла захихикала, а потом резко визгливо рассмеялась. Смех так громко отдавался у неё в сознании, что ей показалось, у неё вот-вот расколется голова. Девушка опустила кошку на пол и зажала рот руками, чтобы никто не услышал, как она хохочет. Она смеялась, пока из её прищуренных глаз не потекли слёзы, а Яшма громко мурлыкала и тёрлась об её ногу.

14 «ЗНАЙ СВОЁ МЕСТО, СУДОМОЙКА!»

Ханна так старалась выбросить мистера Уилера из головы! Но нет, его пригласили на обед, и он так странно сказал: «Я никому не льщу. Я просто открываю истину». Говорил он это в ответ на вопрос Лайлы, но смотрел прямо на Ханну.

Уилер как будто знал о девочке то, чего не знала она сама. Ханна ясно почувствовала это в музыкальной комнате, где гости собрались после обеда послушать игру на арфе. Даже не глядя на художника, девочка каким-то образом ощущала, что его внимание направлено на неё. Словно то мощное течение, которое она увидела в глазах Уилера, когда впервые встретила его, влекло её за собой, точь-в-точь как плавные оттенки мелодии.

Ночью Ханне снилась музыка. Во сне она прикасалась к струнам арфы, до которых так мечтала дотронуться. Саму арфу девочка видела так же чётко, как вечером ту, что стояла тремя этажами ниже. Ханна инстинктивно знала, как кончиками пальцев пробуждать в струнах звуки, как продлевать их, чтобы мелодия расплеталась клубком золотой нити. Эта музыка пронизывала её тело, как боль, облекала её во сне дрожащими мерцающими полутенями. Ханна чувствовала вечный ритм воды, приливов и отливов, течений, таящихся в глубине океана. Погрузившись в крепкий сон, покинув осязаемый мир, она вдруг ощутила, как в её душе что-то зарокотало, будто прибой. Девочка проснулась.

Бушевала весенняя гроза. Окошко в каморке Ханны дрожало, и она сразу поняла, что задул норд-ост. Такие грозы обыкновенно случались зимой и заваливали Бостон мокрым снегом, но тут снег заменил весенний ливень. Поминутно вспыхивала молния, гром сотрясал крышу. Однако среди его раскатов и шума дождя Ханна различила другой звук, никак с грозой не связанный, но в то же время как будто вторивший какофонии погоды. Отзвук, пронизывавший дом словно серебряная нить… Нет, не нить — струна!

Ханна так отчётливо представила себе, что за предмет издаёт этот звук, как будто он находился рядом с нею в тёмной каморке. Это была арфа. Девочка сбросила одеяло, встала с кровати и босиком вышла в коридор.