Ханна

Он собирается наконец с силами, чтобы задать мучивший его вопрос:

— Он до тебя… дотрагивался? Молчание.

— Нет, — говорит она, — Чуть-чуть.

Он не сводит с нее взгляда и видит, как в ее глазах зажигается гнев, сменяемый иронией. Она опускает голову. За свое многолетнее знакомство с нею в этот единственный раз Мендель увидел ее смущенной.

— Он меня поцеловал, — отвечает она и уточняет — Сюда, — касаясь указательным пальцем губ. — Больше ничего.

Пауза. Мендель отворачивается, и у него вновь возникает желание что-нибудь сломать.

— Ты не захотела или он не решился?

— И то, и другое.

Она смеется, чертова девка! Он слышит за спиной ее смех.

— Он еще не очень опытен, — усмехается она.

«А я опытен?»— думает Мендель. Он подходит к ручью, садится, снимает сапоги и опускает ноги в воду. К нему возвращается хорошее настроение. Он с удовольствием смотрит на желтеющие листья ивы: скоро зима, которую он так любит. Он проведет ее в Данциге у двух литовок, пышных блондинок, от которых он начинает уставать. (Может быть, сменить их на зеленоглазую немку?) И в этот момент Ханна переходит в атаку.

— Откуда вы едете?

— Из Киева.

— И куда?

— В Данциг.

— Через Варшаву?

Он застывает, поняв все. Вытаскивает ноги из воды.

— Ни в коем случае. Нет, нет и нет.

— Вы даже не знаете, о чем я собираюсь вас просить.

Он чувствует, что она подошла к нему совсем близко.

— Одно из двух: или ты хочешь, чтобы я навестил твоего Тадеуша и передал записку от тебя, или чтобы я увез тебя к нему.

Никакого ответа. Она почти касается его. Вдруг произносит:

— Я бы хотела, чтобы вы занялись со мной любовью, Мендель Визокер.

Ему понадобилось немало времени, чтобы найти в себе мужество повернуться.

— Ты хочешь, чтобы я занялся чем?

— Вы прекрасно слышали.

— Я ничего не слышал. Я не хочу ничего слышать, ты сумасшедшая.

Она наклоняется и неловко пытается его поцеловать. Он вскакивает и отлетает на другой конец лужайки.

— Нечего и говорить! Я произвожу впечатление на мужчин.

— Ханна, хватит! Не подходи!

— Ладно.

Она садится и заботливо оправляет складки на платье. С безразличным видом, как будто речь идет о выборе пирожного, говорит:

— Не собираюсь рассказывать вам сказки, будто я вас люблю. Вы бы не поверили. Я не спешу также расстаться со своей девственностью. Это — совсем не то.

— Оставайся там, где ты есть. — Мендель, кажется, тоже говорит сам с собой.

— Я вовсе не испорченная. Но я все обдумала: рано или поздно я буду спать… ну, спать… с Тадеушем. Он ничего не умеет, я — тоже. А надо, чтобы кто-нибудь из нас умел.

— Клянусь дьяволом! — говорит Мендель.

— А поскольку у вас есть опыт…

Молчание. Она наклоняет голову.

— Вам очень хочется меня поколотить?

— Вот именно.

— Итак, нет?

— Ханна!

— Что?

— Не спрашивай меня, пожалуйста, хочется мне или нет.

Он растерянно смотрит на нее и спрашивает себя, почему он был таким глупцом и не видел до этой минуты, как она хороша. Она вся светится и улыбается ему, как никогда не улыбалась: улыбаются ее губы, глаза.

— Итак, вам хочется. Счастлива это узнать.

— Иди к черту.

— Хорошо. Не будем больше об этом говорить. Поговорим о ваших «одно из двух». Это так и не так. Правда, что я хочу поехать в Варшаву, потому что там Тадеуш, но это — не единственная причина.

Теперь она опускает ноги в воду. Мендель видит ее профиль как будто впервые. Не то чтобы она была красива (она хороша только тогда, когда волшебно преображается в улыбке): она никогда не будет красавицей в общепринятом значении этого слова. Речь о другом: о завораживающем впечатлении, которое производят ее бледная треугольная мордашка с высокими скулами и серые глаза на ней; о внутренней энергии, которую выражает ее лицо, особенно когда она сидит в этой позе, несколько выдвинув волевой подбородок вперед и упираясь им в колени.

— Не единственная причина, и даже не главная, — продолжает она. — Я хочу покинуть местечко, Мендель. Я хочу уехать.

Нет, она не просит Менделя отвезти в Варшаву записку и не требует, чтобы он взял ее с собой. Это не сейчас, будущей весной. Если он захочет. В следующий его приезд. Ему решать: он может никогда не приезжать сюда, если решит не принимать больше участия в ее судьбе. А пока в ожидании весны, что бы он ни решил, она подготовит свой отъезд; у нее уже есть план, как убедить мать, отчима и даже раввина, который обязательно вставит слово со своей манией во все вмешиваться, хотя он, пожалуй, славный человек. Она все предусмотрела. Она поворачивает голову и пронзает взглядом Кучера.

— Абсолютно все. Вы сомневаетесь, Мендель Визокер?

— Черт возьми, нет, — отвечает Мендель.

Он искренен. Глубоко взволнован, но искренен. Он ни на секунду не сомневается, что она продумала свой отъезд до мелочей. Он лучше, чем кто-либо другой, понимает необходимость отъезда: Ханна хочет сделать то, что сделал он, — вырваться на волю.

Уже осенью Мендель Визокер знал, что приедет за нею следующей весной, когда ей исполнится пятнадцать лет. Он не сомневался, что она будет готова к отъезду. Но у него не было ни малейшего представления, как она все это устроит. 

Два рубля в Варшаве