Ханс Бринкер, или Серебряные коньки

«В крайнем случае, я могу заложить их в Амстердаме, — думал он, поворачивая назад. — Это не позор. Я постараюсь поскорее найти работу и выкуплю их. А может быть, даже мне удастся поговорить о них с отцом!»

Когда у него мелькнула эта мысль, он чуть не заплясал от радости. В самом деле, почему бы не поговорить с отцом?! Теперь он разумный человек.

«Может быть, он проснется совершенно здоровым и бодрым… — думал Ханс, — может быть, скажет нам, что часы ни на что не нужны и их, конечно, надо продать! Ура!» И Ханс, как на крыльях, понесся по льду.

Немного погодя коньки уже висели у него на руке. Он бежал к домику.

Мать встретила его на пороге.

— О Ханс! — воскликнула она, и лицо ее засияло от радости. — К нам зашла Хильда ван Глек со своей служанкой. Чего только она не принесла: и мяса, и желе, и вина, и хлеба… полную корзинку! Потом меестер прислал человека из города, тоже с вином и с хорошей постелью и одеялами для отца. Ну, теперь он выздоровеет! Дай им бог здоровья!

— Дай им бог здоровья! — повторил Ханс, и в первый раз за этот день глаза его наполнились слезами.

Глава XXXVII. Возвращение отца

К вечеру Рафф Бринкер почувствовал себя гораздо лучше и настоял на том, чтобы немного посидеть у огня в жестком кресле с высокой спинкой. В домике поднялся целый переполох. Важнейшая роль выпала на долю Ханса, так как отец его был грузен и ему нужно было опереться на что—нибудь устойчивое. Сама тетушка Бринкер отнюдь не была хрупким созданием, но она очень тревожилась и волновалась, решившись на столь смелый шаг, как поднять больного без разрешения доктора, и даже чуть не повалила мужа, хотя считала себя его главной опорой и поддержкой.

— Осторожней, вроу, осторожней, — проговорил Рафф, дыша с трудом. — Что это? Или я постарел и ослаб, или это лихорадка так изнурила меня?

— Вы только послушайте его! — рассмеялась тетушка Бриякер. — Разговаривает не хуже нас, грешных. Конечно, ты ослабел от лихорадки, Рафф. Вот тебе кресло, в нем тепло и уютно. Садись… Ну—ну—ну, вот так!

Говоря это, она вместе с Хансом медленно и осторожно опустила больного в кресло.

Между тем Гретель металась по комнате и подавала матери все, что только можно было засунуть отцу за спину и чем прикрыть ему колени. Потом она подвинула ему под ноги резную скамеечку, а Ханс помешал огонь, чтобы он горел ярче.

Наконец—то отец «сидел». Не удивительно, что он оглядывался вокруг, как человек, сбитый с толку. «Маленький Ханс» только что, можно сказать, перенес его на себе. А «малышка» была теперь четырех с лишком футов росту и с застенчивым видом подметала у камина веником из ивовых прутьев. Мейтье, его вроу, веселая и красивая, как никогда, прибавила в весе фунтов на пятьдесят, и, как ему казалось, всего за несколько часов! Кроме того, на лице у нее появилось несколько новых морщинок, и это удивило ее мужа. Во всей комнате ему были знакомы только сосновый стол, который он сам сделал перед женитьбой, библия на полке да посудный шкаф в углу.

Ах, Рафф Бринкер! Не мудрено, что глаза твои наполнились горячими слезами, хотя ты увидел радостные лица своих близких! Десять лет, выпавшие из жизни человека. — немалая потеря: десять лет зрелости, семейного счастья и любви; десять лет честного труда, сознательного наслаждения солнечным светом и красотой природы; десять лет хорошей жизни!.. Еще вчера ты думал об этих грядущих годах, а назавтра узнал, что они прошли и вместо них была пустота. Не мудрено, что горячие слезы одна за другой покатились по твоим щекам.

Нежная маленькая Гретель! Она заметила эти слезы, и вдруг исполнилось то, чего она желала всю жизнь: с этой минуты она полюбила отца. Ханс молча переглянулся с матерью, когда девочка бросилась к отцу и обвила руками его шею.

— Папа, милый папа, — шептала она, крепко прижимаясь щекой к его щеке, — но плачь! Мы все здесь…

— Благослови тебя бог, — всхлипывал Рафф, целуя ее вновь и вновь. — Я и забыл об этом!

Вскоре он снова поднял глаза и бодро заговорил:

— Как же мне не узнать ее, вроу… — сказал он, сжимая руками милое юное личико и глядя на дочь с таким выражением, словно воочию видел, как она растет, — как же мне не узнать ее! Те же голубые глаза и те же губки! И… ах! я помню даже ту песенку, что она пела, когда едва стояла на ножках. Но это было давно, — со вздохом добавил он, мечтательно глядя на девочку, — давным—давно, и все это прошло.

— Вовсе нет! — с жаром воскликнула тетушка Бринкер. — Неужто ты думаешь, я позволила бы ей позабыть эту песенку?.. Гретель, дочка, спой—ка ту старинную песню — ту, что ты поешь с раннего детства!

Рафф Бринкер устало опустил руки и закрыл глаза. Но так отрадно было видеть улыбку, блуждавшую на его губах, пока голос Гретель обволакивал его, как благовонное курение…

Гретель только напевала — она не знала слов.

Любовь побудила ее непроизвольно смягчать каждый звук, и Рафф готов был поверить, что его двухлетняя крошка снова рядом с ним.

Как только Гретель допела песенку, Ханс взобрался на деревянный табурет и начал рыться в посудном шкафу.