Ханс Кристиан Андерсен

Когда Андерсен был сердит, или огорчен, или озабочен, или подавлен (а это случалось часто), Коллину приходилось успокаивать его и иногда отрезвлять. Какая только слезная печаль не сквозит в строках письма, написанного Андерсеном с усадьбы на Фюне в 1835 году, о тоске по Италии и одиноком и бездомном положении в Дании: «Я говорю с вами, как с другом, единственным, который у меня есть, ближе быть невозможно, совершеннее быть невозможно в нашей жизни, как мне кажется; и веселее, счастливее; я никогда еще не чувствовал такой боли, как после возвращения на родину. Ничего не могу с этим поделать. Я чувствую себя чужим на родине, мои мысли в Италии. О Эдвард, если бы вы вдохнули этот воздух, увидели эту красоту, и вы бы тосковали, как я. Вспомните, у меня нет ни родителей, ни родственников, ни невесты — и никогда не будет! Я бесконечно один на свете».

В ответе Коллин твердой рукой возвращает друга с небес на землю: многим ли в юном возрасте была дана возможность совершить двухгодичное путешествие за границу? — спрашивает он. Может быть, другие тоже мечтают подышать воздухом Италии? Коллин и сам не прочь попасть в Италию. «Но я понимаю, что это вздор, и остаюсь дома, не потому, что обладаю каким-то особо выдающимся мужественным смирением, а потому, что считаю бесполезным и думать об этом… Почему бы вам не надеяться собственными силами когда-нибудь осуществить это желание?»

Коллин, конечно, не совсем понимал своего замученного друга. Но, несмотря ни на что, Андерсену нужно было именно такое жестокое столкновение с действительностью, чтобы он не погряз в бездеятельности и жалости к себе.

Десять лет спустя, в феврале 1846 года, Андерсен прибыл в Дрезден, после торжества и триумфа в Берлине, Веймаре и Лейпциге. Наступило естественное расслабление, и он уныло писал на родину:

Дрезден 21 февраля 1846 г.

Мой дорогой, дорогой друг!

Пятнадцатого я отправил вам письмо из Лейпцига, а сегодня уже снова пишу, мне нужно кое о чем с вами договориться, а мое настроение не совсем нормально, я приехал сюда, в Дрезден, вчера вечером, нашел письма из дома, и из-за них ли, или из-за меня самого, но солнечный свет померк, я плохо спал ночью, мне не по себе, — короче, я пишу вам, пусть это будет для вас просто знак моей любви и доверия.

Далее он рассказывает, как хорошо провел время при дворе в Веймаре и среди друзей и поклонников в Лейпциге, рассказывает о большом собрании своих сочинений на немецком языке, на которое только что подписал контракт. Короче, поездка была очень счастливой и плодотворной. И все же — «мне хорошо только на родине… Андерсен, честный человек, который обладает талантом, но слишком много думает о себе, а в Дании есть и другие великие люди… Никто на родине мной не гордится, меня считают балластом, который выбрасывается за борт». Далее следуют пространные жалобы на то, что на родине его не замечают — никто даже не хочет поставить две пьесы, которые он предложил в театр, а с «Маленькой Кирстен» тянут четвертый месяц. «В этот час у меня одна мысль, я был бы счастлив, если бы бог позволил мне в последний раз закрыть глаза вдали от Дании. Ах, я сегодня болен, болен душой».

Письмо кончается так:

«Едва ли кому-нибудь интересно знать, что и здесь, в Дрездене, я по праву получу признание и радость, что королева Пруссии, как я слышал, крайне милостиво написала обо мне королеве Саксонии, что меня везде принимают министры и люди искусства, но, может быть, вы захотите услышать, что я жив и несчастен. Мир вам!

Ваш преданный Х.К. Андерсен».

Любой на месте Андерсена оживился бы от трезвой жизнерадостности, с которой Коллин в ответном письме одну за другой отметает тревоги писателя.