Ханс Кристиан Андерсен

Из этой тут же забытой им шутки вырос целый лес фантазий и надежд. Ханс Кристиан окончательно убедился, что ждать в Оденсе больше нечего, а надеяться можно только на самого себя — это стало ясно после неудачи с принцем. Вне театра он уже не мог себе представить жизни. Постоянное пребывание за кулисами нисколько не развеяло очарования сцены. На его глазах творились чудесные превращения обычных людей — часто даже вовсе не красивых и не молодых! — в статных, величественных королей и королев, блистательных рыцарей, девушек с цветами в руках, печальных и нежных, как лунный луч. Значит, и он, бедный некрасивый мальчик, может преобразиться в гордого и смелого Акселя, который говорит такие трогательные вещи своей возлюбленной Вальборг. Говорят, что писатель Эленшлегер, сочинивший про них трагедию, тоже живет в Копенгагене и всякий может его увидеть, а может быть, и поговорить с ним. В общем надо ехать в Копенгаген!

Каждый день он возобновлял атаки на мать, доказывал, умолял, плакал, и постепенно ее сопротивление слабело. Заметив это, он удвоил усилия и в один прекрасный день добился некоторых успехов.

— Все-таки у меня язык не поворачивается разрешить тебе ехать! — в сотый раз сказала она в ответ на его уговоры. — Ну что ты будешь делать один, без гроша в большом городе? Подумать страшно…

— Но я же стану знаменитым, мама! Правда, ты поверь мне! Так всегда бывает: вытерпишь ужас сколько плохого, а потом зато станешь знаменитым. Это я слышал в театре, и в книгах то же написано.

Ссылка на книги не могла убедить Марию, но она пошла на уступки и обещала сходить к гадалке. Пусть та раскинет на картах, погадает на кофейной гуще, а тогда посмотрим… Ханс Кристиан ухватился за это обещание и не давал ей покоя, пока она не отправилась в госпиталь к старухе, славившейся умением предсказывать будущее.

Наверно, гадалка сочувственно отнеслась к желанию мальчика уехать, а может быть, просто хотела польстить клиентке, расхвалив ее сына, потому что и карты и кофейная гуща напророчили юному искателю счастья ослепительное будущее.

— Цветок счастья мальчика цветет не здесь, его надо искать далеко отсюда! — бормотала старуха, вглядываясь в кофейную гущу. — Сейчас как раз наступает подходящее время для этого.

— Неужто ему вправду надо ехать? — дивилась Мария, ловившая каждое слово гадалки. — Поглядите еще, матушка, хорошенько!

— Теперь я вижу звезды, — объявила гадалка, помолчав. — Вот еще и еще… Так и вспыхивают кругом!

— Да что бы это могло означать?

— Наверно, это фейерверк. Их ведь зажигают по праздникам в честь важных особ. Так вот, не иначе, как в честь вашего мальчика будет такой фейерверк!

Мария была побеждена. Ханс Кристиан прыгал по комнате, натыкаясь то на стол, то на верстак.

— Видишь, мама, я же говорил тебе! — кричал он.

— Интересно, где это мы возьмем денег ему на дорогу? — проворчал из своего угла Гундерсен. — Даром-то ведь в Копенгаген не повезут, а своей кареты у парня вроде еще не завелось. Разве что старухины звезды предложить вместо платы…

Но оказалось, что и это препятствие преодолимо. Недаром Ханс Кристиан уже два года с железной твердостью опускал в копилку каждую монету, полученную от своих состоятельных доброжелателей. Теперь копилка была разбита, и в ней набралось целых тринадцать ригсдалеров. Эта сумма представлялась огромной и матери и сыну. Окончательное разрешение на отъезд было дано, и Мария сама договорилась с почтальоном, что он за три ригсдалера довезет мальчика до Копенгагена: он будет «слепым», то есть безбилетным пассажиром и сядет в дилижанс за воротами Оденсе, а вылезет у ворот Копенгагена.

— Я это так, только чтобы он отстал, ему разрешила, — оправдывалась Мария перед соседками. — Он ведь мне ни минуты покоя не давал. Ясное дело, что он ни в какой Копенгаген не поедет. Пусть себе прокатится до Нюборга, а там, как увидит море — сразу испугается и вернется домой. Тут-то я его и отведу, наконец, к Стегману.

6 сентября 1819 года худенький длинноногий четырнадцатилетний мальчик с узелком в руках смотрел с Фредрикоборгского холма на расстилавшийся перед ним Копенгаген.

Голова его слегка кружилась. Прямо не верится, что это он, Ханс Кристиан с улицы Монастырской мельницы, стоит здесь и смотрит на все эти башни, шпили церквей, на огромные дома… Где-то среди них должен быть и королевский театр — его замок, его заветная цель. Ему казалось, что он попал в совершенно другой мир и Оденсе где-то в недостижимой дали, а не в тридцати двух милях. Неужели только три дня назад почтальон затрубил в рог, тронулась тяжелая карета, замахали платками плачущие мать и бабушка?