Ханский ярлык

Около сорока человек расселились по лавкам во владычной горнице. На тот случай, если приговор вече писать придется, сел за стол с пергаментом, писалом и чернилами Данила-пи-сарь. Обычно на этих боярских советах говорок, смех, шутки перекатывались по лавкам, ныне ж тихо, словно покойника внесли.

— Господа новгородцы,— начал негромко князь, встав у стола,— получив от золотоордынского хана ярлык на великое княженье, прибыл я к вам, дабы сесть на ваш столец, принять под свою руку ваш город. Сердце мое кровью облилось при виде запустения и на улицах ваших, и на Торге. Даже мысль явилась, а стоит ли мне вешать себе на шею ваше неустройство й нищету?

— Нищета уж перемерла, князь,— вздохнул кто-то на лавке.

— Это верно,— согласился Михаил Ярославич,— все паперти церквей словно выметены. Голод в первую голову убогих прибирает. Но ежели так и далее пойдет, то и работных он душить учнет.

— Да уж душит,— пробормотал Данила.

— И ныне, господа новгородцы, мне не о выходе думать приходится, который ждет от меня царь Тохта, а о спасении людей ваших. Но беда не приходит одна, как молвится: пришла беда — отворяй ворота. Владыка новгородский Феоктист вельми болен. Просил он меня слезно предложить вам в его место отца Давыда. Как вы на это смотрите, господа?

— Пущай Давыд встанет,— подал голос Степан Душилович.— Феоктисту видней, кого восприемником звать.

— Может, кто по-другому думает? — спросил князь, обводя взором полавье.

Таковых не сыскалось, и Михаил Ярославич кивнул Даниле: пиши. Тот, умакнув перо в чернила, застрочил по пергаменту мелким бисером буковок.

— Теперь мне нужен в Новгороде мой посадник,— молвил князь, подчеркнув слово «мой».

Раньше, может быть, вятшие и обиделись бы: почему, мол, «твой», мы, мол, своего изберем, но ныне время не то. Смолчали.

— Я хочу в посадники Михаила Климовича, он человек разумный, а в тысяцкие ему — Ивана Дмитриевича. Как, господа? Согласны ли?

И он еще спрашивает. Да в такое время не всяк за этот гуж и ухватится. Но Михаил с Иваном согласились. Михаилу, тому не впервой, пусть гонорится.

— И еще я хотел бы, чтоб организовали мы здесь общими силами кормление хотя бы раз в день голодающих.

— Эге,— подал голос Яков Гостята,— на дармовщину-то весь город сбежится, передавят друг дружку. Да и потом, кому ж схочется от себя отрывать кусок в такое-то время?

— Ну, а как же быть-то, господа златопоясные? Не поделитесь ныне, завтра голодные на поток ваши закрома провопят.

— Эт так,— согласился уличанский староста Беек.— Скидываться надо. На рать скидывались, отчего тут-то упираться?

— Я бы в немцы за хлебом поехал,— сказал Гостята,— так в пути пограбят. На море Варяжском пираты шныряют, не отобьешься. Вон Митьку Слепцова как есть до нитки обобрали, хорошо хоть, живота не лишили.

— А може, наймешь Ермилу с его ватагой для охраны-то? — молвил Михаил Ярославич.

— Э-э, Ермила заломит, что никаким хлебом не расплатишься. Да и он, слышал, на Волгу гулять собирается.

— Вот и плохо, что на Волгу. Владыка просил отговорить его от Волги. Да и я, если захвачу его с разбоем там, не помилую. Михаил Климович, ты как посадник найди Ермилу, отговори его от худого. Пусть лучше с Гостятой плывет, чрез море Варяжское от пиратов охраняет его.

— Он же запросит кучу серебра.

— Верно. Вот и надо Гостяте помочь в этом, собрать ему со всего мира для найма ватаги.

— Правильно молвишь,— поддержал Степан Душилович.

Загудело полавье одобрительно: «Пра... Верно... Мы за-все...»

Нашлись и спутники Гостяте — Онфим Рыжко да Ждан Гурята — тоже люди не бедные. Сразу почуяли, что большой корыстью пахнет, обещали по два струга снарядить.

— Ну вот,—радовался князь,—пойдете в семь-восемь стругов да с ватагой удалых молодцов — никакой пират вас не тронет.

— На Ермилу ежели какие налетят,— сказал, ухмыляясь, Степан Душилович,— так от него без порток побегут, ежели вырвутся.

Уже в темноте воротился Михаил Ярославич на Городище. Печи были протоплены, хотя и надымили порядочно, но все ж в горницах жилым запахло. С поварни принесли ухи и калачей. Вместе с князем сели Сысой и Федор Акинфович.

— Ну как вече? — спросил Федор.

— Да ничего вроде. Приговорили сбирать с вятших по пять гривен, с мизинных по две ногаты.

— Это для чего же?

— Ватагу нанимать и голодающих подкармливать. Беску велели поварню для них ладить. А как у тебя?

— Сторожей расставил и уж успел прибить одного татя.

— Как?

— Ну, как? Дубинкой.

Михаил Ярославич даже ложку отложил, посмотрел задумчиво на огонь свечи, молвил, вздохнув:

— М-да. Дубинкой голод не избудешь, Федя.

— Ну, а что делать? По Русской-то Правде, коли вор на месте захвачен, убивать можно.

— Можно. Кто спорит? А токо жить-то всем хочется.

— А дворский доволен был, так и сказал: так, мол, им и надо.

— Ну, дворский никогда не голодал. И потом, он им простить стогов не может и амбары пограбленные. А голодный и архиерей украдет.

— А как наместничество мне? Приговорили?