Хаос

Словно в оцепенении собираю свои вещи с заднего сиденья машины и несу их к себе домой, наполовину ожидая увидеть его в своей незапертой комнате. Когда обнаруживаю, что комната пуста, бросаю вещи в углу и отваживаюсь войти в дом старой леди, принимая ее теплый прием и небрежно спрашивая, не заходил ли ко мне сегодня мальчик. Но, по-видимому, единственным мальчиком, которого она видела сегодня, был соседский мальчик Джимми, который врезался на велосипеде в ее почтовый ящик, потому что пытался удержать поводок своего лабрадора во время езды, и слава богу, Джимми был в шлеме, потому что мог умереть на ее лужайке, и он сломал ее почтовый ящик, но его родители заставили его прийти извиниться и починить его, и она хотела бы знать, нашел ли кто-нибудь эту чертову собаку…

Нервно подергивая пальцами ног в ботинках, я выхожу из комнаты и, наконец, из дома, а старуха все еще разговаривает сама с собой где-то в гостиной. Проскальзываю обратно в гараж, поднимаюсь по лестнице и возвращаюсь на чердак в свою комнату, где осталось проверить только одно единственное место.

Стоя у окна, я смотрю на Шона, который сидит на моей крыше, вытянув длинные ноги на черепице, и смотрит в никуда. Он в той же одежде, что и вчера: красивой черной рубашке на пуговицах и черных джинсах. Ночь словно прилипла к нему, оберегая его темную фигуру от золотистого солнечного света, льющегося на остальную часть крыши.

Он недосягаем, и даже когда я открываю окно, его сосредоточенность остается неизменной. Сижу рядом с ним в тишине, не зная, что сказать, почувствовать или сделать. Прошлой ночью он мог пойти куда угодно, в радиусе одной мили от его квартиры должно быть не меньше дюжины фанаток, но он здесь, на моей крыше, за пределами моей комнаты, где его никто не найдет, кроме меня.

Поворачиваю голову в его сторону, но как будто меня здесь вовсе нет. Он даже не смотрит на меня. Его зеленые глаза устремлены куда-то вдаль, и я не уверена, что действительно нашла его.

В конце концов отвожу взгляд, и мы вместе смотрим на одно и то же пятно на залитом солнцем горизонте — я, обхватив руками колени, он, прижав ладони к крыше по бокам. Когда Шон наконец говорит, даже солнце сияет за облаком, которое проносится по небу.

— Я всю ночь думал, что тебе сказать. — Его голос хриплый, еле слышен, и от этого у меня сводит живот.

— Ты спал здесь? — спрашиваю я.

Когда Шон, наконец, смотрит на меня, его густые черные ресницы низко нависают над усталыми глазами, которые тянут за осколки моего сердца. Его щетине уже несколько дней, волосы в неопрятном беспорядке, и в своем полностью черном одеянии он выглядит… прекрасно. Душераздирающе прекрасно.

— Я вообще не спал, — говорит он и снова смотрит на невидимое пятно в дали. Его грудь поднимается на тяжелом вдохе, прежде чем сдуться в неглубоком выдохе. — Не знаю, что и сказать, Кит. Всю ночь я пыталась придумать какой-нибудь способ извиниться за каждую ошибку, которую совершил с тобой, но так и не нашел его.

Безнадежность в его голосе проявляется в моей собственной груди — тупая боль, из-за которой мне хочется обнять его и молиться, чтобы он тоже обнял меня. Даже если для него это ничего не значит. Даже если это ничего не изменит.

Солнце выглядывает из-за облаков, и когда Шон смотрит на меня, я смотрю на него в ответ.

— Я потерял тебя еще до того, как ты у меня появилась, — говорит он. — И все, что я делал, это сидел здесь и жалел себя. — Он качает головой в молчаливом предостережении самому себе. — Ты хоть понимаешь, какой большой задницей это меня делает? Что я так завидую парню, которым должен был быть для тебя, что даже не могу найти правильный способ извиниться за того парня, которым я был?

Он говорит все то, что мне нужно было услышать много дней, недель, лет назад, и я даже не осознаю, что плачу, пока слеза не скатывается по моим ресницам и не стекает по щеке. Она оставляет горячий след и говорит о миллионе разных вещей — о печали, которую я чувствую из-за того, что мы расстались, о сожалении из-за того, что мы никогда не начинали, об облегчении из-за того, что он сожалеет, и прежде всего о пустоте, о расстоянии, которое простирается между нами так далеко, что невозможно его преодолеть.

Облака расступаются над нами, и легкие капли дождя начинают смешиваться с мелкими струйками слез на моем лице. Шон просто смотрит на меня через пустоту, пока не произносит мрачным голосом:

— Наверное, мне лучше уйти.

Мотаю головой из стороны в сторону еще до того, как я обретаю дар речи.

— Нет. Пойдем внутрь.

Направляюсь к окну впереди Шона, не дожидаясь, последует ли он за мной, и в своей комнате я жду его. Когда он, наконец, забирается вслед за мной, его волосы и плечи влажные от дождя, я хочу взять его лицо в свои руки и убрать поцелуем капли дождя с его щек. А ещё хочу сказать ему, что мне очень жаль. Вместо этого прислоняюсь к стене, скрестив руки на груди, чтобы они не тянулись к нему. У меня миллион вопросов, и если я не задам их сейчас, то никогда не задам.

Шон закрывает за собой окно, а потом садится на подоконник и ждет, что я скажу.