Хаос и симметрия

На вокзале я задумался, почему мне не особо удался пронзительный прощальный взгляд на город, и сообразил, что позабыл дома очки.

Странник в своем отечестве оставляет все, что мешает благочестию, все привязанности к родным и чужим. Персонаж Елизарова именно так и поступает. Он оставляет возлюбленную, родные места, становясь по мере путешествия для всего этого чужим. Не случайно “чужим человеком” его называет отец оскорбленной им девушки. И не случайно в Феодосии ему кажется, что именно здесь, а не в Харькове проходило его детство, что здесь живут его настоящие родители. По мере путешествия чувство привязанности к людям будет в нем неуклонно ослабевать.

Иоанн Лествичник в “Слове о странничестве” объявляет: “Тех мест, которые подают тебе случай к падению, убегай как бича…” (Слово 3:9) Персонаж “Зноя”, словно прислушавшись к автору “Слова”, а на самом деле к своим попутчикам, символическим инициаторам, избегает подобных мест, и в тексте об этом открыто заявляется. Он отказывается ехать в богемно-артистический и диссидентский Коктебель, выбирая Судак; но в этот Судак “с кралями” он тоже не доберется, равно как и в Солнечную Долину, знаменитую своим винным магазином.

Его странничество – путь отречения от всего человеческого, движение к точке предсуществования собственной личности, к символической смерти. Ближе к концу пути он чувствует себя сначала прокаженным, а затем – потерявшим человеческие чувства и ценности:

Вдруг ощутил, что странно переменился. Куда-то подевался стыд. Я будто уже не считался человеком, утратил ум, приличия и внешний вид. Если бы мне захотелось помочиться, то не снял бы джинсов, не поднял балахона. Рот пересох, но пить не хотелось. Жажда затаилась, как давнее пережитое горе, которое всегда рядом и уже не мешает.

Образы рассказа, в том числе и те, которые были названы выше, возникают одновременно в двух планах: повседневно-бытовом и символическом. В последнем случае они указывают страннику на запредельный мир и отмечают этапы пути героя. Помимо литургических цветов (фиолетовый, пурпурный, голубой), дороги, собак, цикад, маленького горбуна, ветра (безветрия) фантасмагория предлагает пустыри, сирень, танцора, цирковую арену и главное – сельское кладбище. Из обстоятельно развернутых символов – можжевеловый куст, который герой-странник замечает, к которому он спешит, чтобы укрыться от зноя и который обманывает его надежды. Можжевеловый куст – очевидная отсылка к одноименному стихотворению Николая Заболоцкого, поэта, высоко ценимого Елизаровым. У Заболоцкого можжевеловый куст, колючий, ранящий, ассоциируется с утраченной возлюбленной; у Елизарова, сохраняющего этот смысл, он не спасает от зноя. Однако герой-странник не осознает, что зной, заряжающий его теплом, – благо, в то время как прежняя любовь – очевидное зло.

На протяжении пути елизаровскому страннику попадаются не только предметы-знаки, но и персонажи, символически помогающие ему в пути и указывающие верную дорогу. В самом начале рассказа это два челнока, которые дают ему советы, куда ехать. В финале – некая Анна, держащая на руках маленькую девочку. Сцена ее появления так же многозначна, как и всякий эпизод рассказа “Зной”. Странник видит молодую женщину с ребенком и идущую за ней старуху, которая просит женщину дать ей подержать ребенка. Старуха пристает к женщине и канючит:

Раздались женские голоса. Вдоль кладбищенской канавы ковыляла нарядная старуха в синей долгой юбке, светлой, с вышивкой блузе, на плечах платок – так наряжаются на сцену исполнители народных песен. Плелась за молодой женщиной: та шла по дороге, одетая в домашний ношеный халат, на руках несла ребенка, спящего или просто притихшего.

Старуха канючила:

– Анька, дай малую подержать!.. – заносила над канавой ногу, но не решалась или не могла переступить расстояния.

Молодая отвечала:

– Я же сказала – нет! – Отвечала спокойно, но очень жестко.