Хаос: отступление?

Маленькая, способная на предательство часть моего сознания ослабила бдительность, окатив меня теплом неожиданного покоя, утопив в нем мою настороженность. Если здесь голоса, люди, значит, запахи антисептика и хлорамина вполне реальны и не являются ольфакторными галлюцинациями. Хлорамин уже давно не мог существовать в природе, поскольку серая плесень поглотила магазины и пункты чистки. Хотя я иногда и ощущала его запах – мой перенапряженный ум пытался вдохнуть смысл в мир, медленно, но верно сходящий с ума.

Хотела я этого или нет, но мое тело просыпалось. Оно принялось посылать сигналы в мой мозг, говоря: «Тебе нужно в туалет» и «В сгибе твоей левой руки боль». Боль была просто воодушевляющей, поскольку такая боль и в таком месте могла означать только одно – внутривенное вливание. Я знала, что обезвожена: все источники поверхностной воды уже давно были покрыты слоем серой плесени, и уже много месяцев не лил дождь. Снова засуха. Вообще, здесь стояла сухая теплая зима, благодаря тому что люди, легкомысленно закрыв глаза на глобальное потепление и его последствия, изменили на Земле климат, хотя пришедшая плесень превратила вопрос о подъеме уровня моря в вопрос чисто академический. В других частях страны я бы замерзла. Да и плесень бы замерзла тоже. Но здесь, где сухая равнина встречалась с непреклонным Тихим океаном, моим единственным врагом была жажда.

Во всем этом была чистая ясная красота. Жажда была единственной вещью, способной убить плесень, уничтожить и оставить лежать безжизненно на мостовой. Пламя выжигало ее скопление, но споры были способны выжить и в огне. Обезвоживание, с другой стороны, было бичом, после удара которым плесень была не способна возродиться. И обезвоживание было казнью, которую я заслужила. Но появилось это место, этот запах чистоты, эта игла в моей руке. Кто-то спасал меня, и я не знала почему. Мне же предназначается совсем другое!

– Она что-нибудь сказала?

Теперь это был голос женщины, более пожилой и неторопливый, чем первый, но словно дрожащий от многих ужасных воспоминаний. Это был голос, чья обладательница видела то, что нельзя забыть, и делала вещи, коих уже не изменить (собака, черная собака в сером мире), и он был ближе мне, чем любой другой человеческий голос, который я слышала с тех пор, как умерла Никки.

Ее у меня забрал серый мир. Со временем он забрал все.

– Пока нет, – произнес первый голос. – Она страшно обезвожена, а если учесть недостаток питания, так это просто чудо, что она еще жива.

– Чудо, что все мы еще живы, Кадет.

Женщина, произнесшая это, придвинулась ближе и оказалась всего в нескольких дюймах от моего лица.

– Так как вы находитесь среди живых, доктор Райли, предлагаю вам открыть глаза и начать действовать, как всем живым и подобает. От этого зависит ваше будущее.

– У меня нет будущего. – Мой голос прозвучал хрипло, словно плесень выела углубления на его поверхности.

Как давно я разговаривала в последний раз? Сколько прошло дней, недель, месяцев с тех пор, как серый мир отобрал у меня Никки, и причин открывать рот у меня не осталось – разве что для того только, чтобы есть и кричать?

– Я похоронила свое будущее в серой плесени.

– Меган Райли. Гражданка этой страны. Последний из известных выживших проекта «Эдем». Две степени, одна по молекулярной биологии, вторая по молекулярной генетике. Овдовела в самом начале катастрофы, когда ее супруга, Рейчел Райли, стала жертвой плесневого грибка.

Я молчала, по-прежнему лежа с закрытыми глазами.

– Вам хватит или я должна начать чтение школьного дневника вашей дочери?

– Прошу вас, остановитесь, – попыталась крикнуть я, но из уст моих вырвался только шепот – тихий, серый и безликий, как серый мир за стенами.

– Я была бы рада остановиться, доктор Райли. Откройте глаза и подтвердите, что вы не заражены.

Открыть глаза означало принять тот факт, что чистой белой комнаты, которую я создала своим воображением, в действительности не существовало. Это означало возвращение в вездесущую серость мягкого, погибающего мира. Но я понимала, что мне не выдержать звука имени моей дочери, если его произнесет этот голос.

Я открыла глаза. Мои зрачки резко сузились от удара яркого света, исходящего от висящих надо мною ламп, и невольная слеза потекла из глаза. Я не моргала – не смела моргать.

Белая комната была реальна.

Стены были пустыми, безликими, без пятен или следов плесени. Я не видела ничего более прекрасного с того момента, когда вытащила гладко отполированный череп Никки из мягкой гнили, в которую превратилось ее тело. Одну стену почти полностью занимало зеркало, в котором отражался похожий на скелет манекен женщины на покрытой белыми простынями постели, с иглой внутривенного вливания, закрепленной на ее руке, – кости черепа проглядывали сквозь натянутую кожу черепа как палимпсест человека, которым она была до того, как серый мир явился и отнял у нее все, что она имела.