Хаосовершенство

Неестественно бледный слуга, по-стариковски шаркая, вошел в гостиную и остановился, не мигая глядя в стену. Кончики его пальцев и губы мелко дрожали, а черные татуировки, обычно яркие, приобрели серый оттенок.

— Что случилось?

— Мастер.

И всё.

И всё стало понятно, потому что пронзительно закричала Мамаша Даша. Матильда похолодела, то ли от крика, то ли от едва слышного слова слуги. Филя покачнулся и вцепился рукой в стол, рядом с которым стоял. Рус тихо выругался.

— Мастер, — повторил Олово. — Его больше нет.

Весть смяла его железными пальцами. Сжала плечи, сгорбила. И не было у слуги ни сил, ни желания бороться с навалившимся горем.

— Я говорила! Я чувствовала! — Мамаша даже не кричала — выла, обратив к потолку искаженное, пошедшее красными пятнами лицо.

— Тетя!

Матильда бросилась к Даше. Таратута же подошел к Олово и неловко обнял друга за плечи. Женщины кричат, мужчины плачут без слез.

Мастер…

Рус понимал, что трагическое известие не оставит друзей равнодушными, однако то, что он увидел, превзошло ожидания. Рус понимал, что они будут опечалены и растеряны, однако увидел не скорбь, а шок. Беда ударила по ним ядерной бомбой, выжигая чувства, эмоции и саму душу. Гадалка бьется в истерике, ее неловко утешает Матильда, но в ее глазах тоже стоят слезы. Уставившись в пол, шепчет что-то никогда не унывающий Таратута. И Олово…

— Он прощался, Мата! Я, старая дура, не поняла, что он прощается! Я не поняла! Безмозглая идиотка! Я ведь знала, что в Храме будет опасно! Я…

— Мастера больше нет, — тихо повторил Олово. — Нет.

И развел руками.

— Кирилл, зачем ты так? Зачем?!

— Он умер. — Таратута закрыл глаза. — Он умер.

— Я ничего не поняла!

— Рус, принеси воды!

— Кирилл!! — Гадалка оттолкнула Матильду и бросилась в свою комнату. — Не трогайте меня!

Восклицание переросло в крик. Затем послышались удары — не помнящая себя Мамаша колотила кулаками по шкафу.

— Рус!! Ты где застрял?!

— Он ска-азал, что любит меня-а, но ведь я-а и та-ак зна-ал. — Олово жалобно посмотрел на Таратуту. — Я-а не поня-ал, что он проща-ается.

— Выпей… — предложил Филя. — Выпей воды… или вина… или выпей… или…

А потом отошел, почти отбежал к самому дальнему креслу, что стояло в углу гостиной, забрался в него с ногами, съежился, спрятал лицо в ладонях, отгораживаясь от ставшего чужим мира, и замер.

— Ка-ак же теперь? — тоскливо спросил Олово. — Ка-ак?

… Чье это плечо? Джезе? Нет, Джезе далеко. Кирилла? Нет, Кирилла больше нет.

Кирилла больше нет!

Так чье же, черт побери, это плечо? Твердое и крепкое мужское плечо, так вовремя оказавшееся рядом?

Патриция подняла голову и встретилась взглядом с Мишенькой Щегловым.

«Он?!»

Да, он. Как обычно, спокойный. Однако взгляд умных глаз не равнодушный, а понимающий. Во взгляде прячется боль. Пусть Щеглов и клон Мертвого, но смерть Кирилла не могла оставить его равнодушным.

Они оба осиротели.

И только сейчас Патриция поняла, насколько сильный получила удар. Последний час вылетел из памяти. Что она делала? Какие приказы отдавала? Ругалась или кого-нибудь убила? Последний час превратился в грязное черное пятно под названием «Горе». Последний час навсегда останется самым страшным в ее жизни.

Ясно только одно: крепкое мужское плечо совсем промокло от слез.

Пэт отошла, отвернулась, и руны на руках вновь ожили, торопливо стирая с лица девушки следы рыданий. Руны словно просили прощения за то, что не смогли предотвратить трагедию.

— Случилось ли что-нибудь важное, пока я… — Она сбилась, но сумела взять себя в руки и спокойно продолжить: — … пока я была здесь?

— Ничего особенно спешного, госпожа Грязнова, — ровно ответил Мишенька. — Кроме того, что…

«Сейчас!»

Сейчас или никогда. Или они выяснят отношения в эту самую минуту, или навсегда останутся чужими. Нужно сделать шаг!

— Ты видел мои слезы. — Избранная резко обернулась к воину. — Я плакала на твоем плече, Мишенька. Ты имеешь право называть меня Патрицией. Или же просто Пэт.

Он видел ее слабость, а это позволено только самым близким друзьям.

— Хорошо… Пэт.

Она хотела продолжить о делах, хотела отвлечься, но никак не могла справиться с опустошением, пожиравшим душу. Впрочем… Какое простое слово — опустошение. Разве способно оно описать ее невыносимое состояние? Разве годятся для этого слова? Или годятся? Или не слова, а разговор? Или друг?

Прошлую катастрофу — смерть Деда — Пэт переживала одна, никого не взяв на битву с одиночеством и ужасом. А теперь рядом друг…

— Почему он так поступил? — Патриция сжала кулаки. — Почему сейчас?

— Ты лучше всех знаешь, что Кирилл здесь, — мягко и очень уверенно произнес Мишенька. — Он смотрит на тебя, Пэт. Он любит, и он гордится. Он ушел, но он тебя не оставил.

— Но почему сейчас?

«Когда отец так нужен? Когда на кону все? Когда цель его долгой, очень-очень долгой жизни так близка? Почему?»