Харагуа (ЛП)

Однако люди Овандо отнюдь не стремились следовать этим правилам, и брат Бернардино де Сигуэнса не скрывал своего возмущения по этому поводу. Принцесса Анакаона еще не была крещена, а значит, никак не могла отречься от веры Христовой и стать еретичкой. И уж тем более она не провозглашала себя иудейкой или мусульманкой и уже по этой причине не могла считаться неверной. Таким образом, она была всего лишь простой и наивной язычницей, а значит, ее надлежало оберегать, защищать и дать ей возможность принять крещение, вместо того чтобы заманить в ловушку и приговорить к смертной казни.

— Неужели вы сами этого не понимаете? — воскликнул под конец брат Бернардино, когда они оба слегка остыли, истощив запас взаимных оскорблений.

— Я-то понимаю, — сухо согласился губернатор. — А вот вы не желаете понимать, что для королей законы не писаны.

— И что же вы хотите сказать этой кощунственной фразой? — возмутился монах.

— Я хочу сказать, что если Анакаона претендует на то, чтобы именоваться королевой Харагуа, она не может требовать, чтобы ее судили согласно законам, изданным для простых смертных. Так что всему виной ее собственное упрямство, а вовсе не мое нежелание что-то там понимать.

— В жизни своей не слыхал столь лицемерных заявлений, — отпечатал де Сигуэнса. — И подобного низкопоклонства я тоже никогда не видел.

— Боюсь, что меня начинают утомлять ваши слова и ваш тон, — заметил Овандо. — Так что не выводите меня из себя: вы, конечно, мой друг, но всему есть предел.

— И что вы тогда сделаете? — осведомился францисканец все с той же агрессивностью. — Прикажете меня повесить? Или посадить под замок? Вы прекрасно знаете, что не имеете на это права, и я не думаю, что вы решитесь пойти против святой церкви. Первейшая обязанность слуги Христова — охранять свое стадо; именно это я и пытаюсь делать. К несчастью, ваши солдаты, что так бездумно нарушают Божьи заповеди, тоже часть этого стада, пусть и худшая. Троньте меня хоть пальцем — и я отлучу вас от церкви!

— Вы с ума сошли? — выкрикнул побледневший губернатор. — Или в вас бес вселился?

— Я не сошел с ума и не одержим ничем, кроме гнева Божьего. Того самого, который, несомненно, охватит и вас, если вы соизволите сойти со своего пьедестала и взглянете на следы зубов, оставленные испанскими солдатами на телах невинных девочек. Это ваших солдат надлежит повесить, а не принцессу!

— Найти и повесить, — распорядился губернатор, обращаясь к капитану своей гвардии. — А вы, святой отец, ступайте прочь и больше не попадайтесь мне на глаза.

— Ну что ж, вы больше меня не увидите, — заверил брат Бернардино. — Но будьте уверены, если ваше поведение и впредь будет таким же, вы еще не раз услышите обо мне.

— Вы смеете мне угрожать?

— Определенно смею.

Он резко развернулся и направился прочь, держа голову так гордо, словно больше не был зловонным коротышкой, прилагавшим все усилия, чтобы остаться незамеченным, а неожиданно превратился в грозного великана, и его бывший товарищ по Саламанке не мог не признать, что, возможно, угрозы монаха отнюдь не беспочвенны, а потому его стоило бы выслушать. Но увы, больше им не суждено было встретиться.

3

Очень скоро Сьенфуэгос понял, что не может быть и речи о том, чтобы попытаться освободить принцессу Анакаону силой.

Или даже хитростью.

Необходимыми для штурма силами они, к сожалению, не располагали, поскольку большая часть воинов укрылась в чаще леса, а оставшиеся ни за что не поверили бы испанцу, пусть даже он и называет себя канарцем. Что же касается его знаменитой хитрости, то она совершенно бесполезна против двух десятков солдат, охранявших Золотой Цветок и готовых скорее свернуть ее прекрасную шею, чем позволить ей выбраться на свободу.

Канарец так и не успел как следует продумать план действий, поскольку на рассвете следующего дня к берегу подошел хорошо вооруженный корабль и встал на якорь в полумиле от берега. Его появление в очередной раз доказывало, что предательство, которое закончилось пленением принцессы, вне всяких сомнений, было тщательно продумано и спланировано заранее.

От корабля отошли и причалили к берегу две шлюпки; Анакаона села на одну из них, и у Сьенфуэгоса перехватило дыхание, когда он увидел, что она закована в тяжелые кандалы, а по ее запястьям и щиколоткам сочится кровь.

— Сукины дети! — выругался он про себя. — Чертовы сукины дети!

Он вспомнил, с какой любовью и преданностью эта горделивая женщина, теперь такая бледная и измученная, ухаживала за Ингрид, когда та была на пороге смерти, сколько усилий она приложила, чтобы вывести подругу из ужасной депрессии. Сьенфуэгос подумал, что, если бы Ингрид оказалась свидетельницей этой ужасной сцены, ее душа навсегда бы канула в черные глубины.

Когда пленница оказалась на борту, солдаты, будто во время спланированного отступления, обступили губернатора, хотя и без того было ясно, что десяток сбежавших туземцев не сможет напасть на такие внушительные силы. Индейцы лишь наблюдали издалека, как тает их последняя надежда на свободу и независимость.