Харагуа (ЛП)

— Таково мое ремесло, — ответил ходячий скелет, умеющий, казалось, читать мысли людей по их жестам. Позвольте представиться: Гертрудис Аведаньо, только что прибыла на этот остров.

— Гертрудис Аведаньо? — оживился Охеда. — Та самая знаменитая Гертрудис Аведаньо из Авилы?

— Да, та самая.

— И что вы делаете так далеко от Кастилии?

— Ищу новые горизонты. Однажды мне приснилось, что я пересекла море и оказалась там, где можно увидеть, как настоящее становится будущим, и вот я здесь.

— Странный повод для такого долгого путешествия.

— Возможно, кому-то это покажется странным, да и я сама не могу этого объяснить, — она улыбнулась жутковатой улыбкой, больше похожей на гримасу. — Однако я знаю: если я вижу подобные сны, то должна сделать их явью. Так вы позволите мне поближе рассмотреть ваши руки?

— Предупреждаю сразу, мне нечем вам заплатить, — ответил Охеда. — У меня нет даже ломаного гроша за душой. И к сожалению, в ближайшее время вряд ли что-то изменится.

— Я пересекла океан вовсе не для того, чтобы разбогатеть, — совершенно спокойно ответила женщина. — Я уже и так достаточно богата. Нет, моя мечта иного рода. Так вы позволите взглянуть?

Женщина встала и подошла к столу Охеды, а он растерянно взглянул на Писарро, словно прося у него совета, однако тот лишь скептически передернул плечами. В конце концов Охеда все же решился и протянул ей обе ладони.

Гертрудис Авенданьо, неугомонная уроженка Авилы, добившаяся международной известности как самая блистательная хиромантка своего времени, в чьей приемной терпеливо дожидались своей очереди знатнейшие аристократы и даже принцы, чтобы получить ответы на самые бредовые вопросы, в эту минуту казалась совершенно отстраненной, словно окружающий мир перестал для нее существовать — кроме этих двух рук. Наконец, послюнив палец, она попыталась оттереть чернильные пятна с ладоней Охеды, а потом вдруг застыла, как камень.

Охеда растерянно посмотрел на нее, затем покосился в сторону Писарро, сохраняющего благоговейное молчание. Если бы в эту минуту в таверну вошел посторонний, он был бы совершенно сбит с толку этой картиной.

Под конец женщина-скелет прикрыла глаза, словно погрузившись в транс.

— Ну, так что же? — нетерпеливо спросил Охеда. — Что вы видите?

— Кровь, — сурово ответила она. — Слишком много крови и слишком много горя без всякой причины. Кровь, пролитая без злобы, без ненависти, без каких-либо амбиций. Просто ничего не понимаю.

— Это все в прошлом, — прошептал Охеда. — Я и сам знаю, что пролил много крови совершенно напрасно, но больше не хочу этого делать. Что еще вы видите?

— Много чего, — она посмотрела ему в глаза, словно желая заглянуть в самые глубины души. — Вы действительно хотите знать правду? — твердо спросила она. — Настоящую правду, без прикрас?

— Полагаю, вы не для того проделали столь долгий путь, чтобы лгать, а я здесь не для того, чтобы выслушивать ложь.

— Ну что ж, — кивнула она. — Воля ваша. Но должна предупредить: правда порой пугает.

— Единственное, что меня всегда пугало — это ложь.

Гертрудис Авенданьо вновь ненадолго замолчала, после чего повернулась к неподвижному и ошарашенному Писарро.

— Вы не могли бы оставить нас наедине? — попросила она. — То, что я хочу сказать, должен слышать лишь он один.

Писарро красноречиво хмыкнул, давая понять, насколько он в восторге от этого предложения, и, в последний раз покосившись в сторону друга, словно испрашивая у него разрешения остаться, развернулся и пошел прочь, бормоча себе под нос ругательства.

Когда женщина, больше похожая на ходячий скелет, который можно было бы поместить в гроб, и там еще осталось бы достаточно места, убедилась, что их никто не услышит, она твердым голосом произнесла:

— Ваши руки настолько похожи на книгу с такими четкими строчками, что удивили даже меня, видевшую так много самых разных рук.

— Все это прекрасно, — перебил ее Охеда. — Но что же вы хотите мне сказать?

— Что скоро появится человек, вместе с которым вы пережили немало приключений, и втянет вас в какое-то весьма рискованное дело.

— Хуан де ла Коса! — радостно воскликнул Охеда. — Мой старый друг, сейчас он в Севилье, пытается убедить епископа Фонсеку...

— Не нужно подробностей! — сухо прервала его Гертрудис Аведаньо. — Знать слишком много вредно. Меня не интересуют ни ваше имя, ни имена ваших друзей. Я знаю лишь то, что появится человек, который уговорит вас отправиться на край света, но сам он туда не поедет.

— Почему?

— Не знаю, — спокойно ответила та. — Я читаю по вашим рукам, а не по его.

— А я туда поеду?

— Да, поедете, вот только это место станет для вас настоящим адом.

— И что это за ад?

— У каждого свой собственный ад, в зависимости от того, чего именно он боится. Мой ад — это страх потерять дар и видеть не более того, что видят глаза. Я не знаю, какой ад у вас.

— Неудача.

— В таком случае, неудача словно тень будет преследовать вас повсюду, куда бы вы ни отправились. Вы посадите и взрастите дерево, которое даст чудесные плоды, но когда настанет время собирать урожай, кто-то другой отберет его у вас.