Характеристика

Я делился с ней моими мечтами, а она раскрывалась навстречу им, как роза, лепесток за лепестком. Пурпурная мантия недоступности сползала мне в руки, ее лицо алело, глаза искрились странным блеском, они излучали свет и надежду, неумолчно струили неудержимый поток самоотверженности.

И она это подтвердила:

— Смотрю на тебя и думаю: такой парень! Только с тобой! А ты ничего себе, уставился своими глазищами — как зарезал. С первого взгляда влюбилась. С этим, сказала я себе, с этим и ни с кем другим!

— Мы поженимся. Хочешь?

— А ты?

— Я готов. Идем домой, объявим моим: невесту привел! Радуйтесь, старики!

— Поднимем их в такое время! Они уже видят третий сон.

— Ты знай свое дело, а мне оставь мое.

— Да, милый, тебе оставлю твое, никому другому — только тебе, но потом…

Она зябко сжалась, взяла меня за руки, глаза умоляли не оставлять ее, потому что она много страдала. И она опять закуталась в свою пурпуровую мантию, в свою непроницаемость, отдалялась. Я спешил за ней. Мое сердце билось, как безумное, на волоске от вечного блаженства. Я воочию видел тот самый другой берег, которого невозможно достичь…

— Ну, говори же, говори. Скажи что-нибудь. Что случилось, иначе я сойду с ума.

Она была очень несчастлива, сделала аборт (ну, я человек с современными понятиями), очень тяжело ей было, только что закончила школу, и старики, ты их не знаешь, милый, когда им стало известно (не знаю, зачем тебе сейчас рассказываю), выгнали меня, я была в отчаянии и не видела другого выхода, хорошо, что приняли в учительский, иначе хотела уже сунуть голову в петлю, хотела пустить пулю в лоб, у отца есть ружье с патронами, которыми можно кабана убить. Она видела и другое: знаешь, как люди обманывают, да зачем я тебе рассказываю, потеряла себя и бросила якорь в «Космосе», и там пошла ходить по рукам, мусорной ямой стала, милый, если бы у тебя не были такие глаза, то…

— Убей меня… враз убей… У меня нет смелости, милый. Мои старики переживут…

У меня храбрости было на целую роту. По пути домой я целовал Магдалену, мы шли, обнявшись, и она прижималась ко мне, как дитя, ищущее помощи и утешения, побитая морозом роза в моей руке. Смогу ли я вернуть ее к жизни? Спасу ли? Выхожу ли?

Храбрости было хоть отбавляй. При свете уличного фонаря мы прощались и не могли оторваться друг от друга.

— В «Космосе», да?

— В пять буду там.

— Не опаздывай.

— Не опоздаю.

И все не могли расстаться.

Под конец она вырвалась, заспешила и утонула во мраке входной двери. Я глядел ей вслед. Провожал глазами и после тронулся к дому, радостный, весело насвистывая. Луна серебрила деревья, и мой путь вел меня навстречу рассвету.

II

Наша свадьба была роскошна.

Двоюродный брат Магдалены предоставил нам свой белый «мерседес». Две переплетенные золотистые ленты и великолепная кукла красовались во главе шествия, которое двигалось под липами главной улицы в тот ветреный осенний день.

В загсе Магда наступила мне на ногу, но я не рассердился на нее, поскольку она меня предупредила, что так делают все.

Перед рестораном «Золотой якорь» нас встретили две полные тетечки. С двумя хрустальными бокалами, связанными белой лентой. Мендельсоновский марш грянул, и мы выпили на брудершафт, к удовольствию всех дальних родственников, прибывших из сел в своих пестрых одеждах.

Наша свадьба была роскошна.

В ресторане отправились обходить приглашенных, сначала со сладкой ракией, потом с дарами, и под конец Магда повела хоровод невесты. Сбросила свою фату, растрепалась, монисто из двадцатилевовых бумажек подпрыгивало на ее груди, как будто нитка тяжелых монет.

Я сидел за столом и смотрел на маленькую белую сумочку, распухшую и доверху набитую, в которую приглашенные, как бы между прочим, двумя перстами складывали деньги за сладкую ракию и за дары.

Я был отчаянно трезв.

Мать моя еле-еле поспевала в хвосте златочешуйчатого змея, который вился, извивался, кричал громогласно.

Мать была счастлива, что сын женился, что она могла оказать внимание гостям. Я не был счастлив, даже не был спокоен.

Тяжелое чувство охватило меня еще до того, как я начал принимать поздравления, как начал чокаться за здоровье, как начал целоваться под «горько». Попрошайничество было настолько явным, что всякого мало-мальски интеллигентного человека от такого зрелища кондрашка бы хватил, а человек, просто еще не потерявший стыда, каковым я считаю себя, почувствовал бы омерзение — до спазма в сердце, до боли в желудке, до кривой усмешки. Так и случилось со мной, оттого не влился в хоровод, а остался сидеть один перед столом, заставленным жарким, салатами, красным вином и шампанским. И едва сдерживался.

Мгновение спустя со мной случилось нечто ужасное, непоправимое, потому что появилась черная кошка. Она выскочила из-под скатерти и начала торжественно расхаживать по столу, опрокидывая тарелки и бутылки. Из одной ноздри кошки торчала сигара, через другую ноздрю пускала дым. Глаза ее были зеленые, а усы белые. Мне стало плохо, я приставил руки ко рту и побежал в уборную. По-видимому, лишь я один видел кошку, поскольку веселье продолжалось.