Характеристика

— Я растолкую, почему на дух тебя не переношу, — выложил парень без предисловий, потягивая виски. Палиев напрягся, ему и в голову не приходило, что Ица поведет разговор таким путем, напрямик. — Это у меня с детства, — прищурился он, — с той самой минуты, когда на улице я заметил, как жадно ты зыркал на мои новехонькие ботинки, а потом — на велик, потом — на лыжи, удочку. Но и не учуяв в тебе этой плебейской зависти, я бы тебя ненавидел, Палиев, — смерил его невозмутимым взглядом Лорд, выжидая ответную реакцию, но Иван не проронил ни звука. — Ты всю жизнь меня считал маменькиным сынком, так ведь, — он чуть заметно изогнул губы в улыбке, — ты всю жизнь держал меня за баловня, а в худшем варианте — за бездарь. Объяснить, почему? Твои представления о толковом малом не сродни моим. По-твоему, стоящий тот, кто считается с другими, кто вкалывает, как другие и, само собой, для других. Но кто тебе вдолбил, что это мерило деловитости? Мое мнение: это критерий бестолковщины. Я с младых ногтей горой стою и стоять буду за индивидуализм, Палиев. — Ица выдержал паузу. — За индивидуализм, знакомо тебе это словцо? И пусть мои старики — земля им пухом — вбивали мне в голову прямо противоположное, точка в точку твое мировоззрение, из кожи вон лезли, чтобы приобщить меня к толпе, а скажу откровенно, плебсу, к которому и ты принадлежишь, — они не убили во мне индивидуальность. Ее никому не одолеть, Палиев, ни тебе, ни кому другому. У нас нет потомственной аристократии, такова историческая реальность, но все еще рождаются аристократы духа — и это реальность. Рождаются индивидуальности, а тебе подобные борются против них. Не знаю, в состоянии ли ты меня понять, мне безразлично: я тебя ненавижу всеми печенками. Почему тебя? Воля случая свела с эдаким артельщиком — иначе вас и не обозвать. Не ты, был бы другой, и я схватился бы с ним, из-за характеристики, да по любому поводу, но схватился бы. Мы с тобой как взаимоисключающие системы. Я желаю быть свободным человеком. Я желаю оставаться самим собой, следовать своей натуре, а тебя хлебом не корми — дай в колонне шаг попечатать, чтоб видеть не дальше груди четвертого человека да начальникова затылка. Вот в чем разница между нами. Ты не дурак и представляешь, что значит у вас в парке, да везде, куда ни ткнись, быть самим собой. В открытую это не пройдет. Мне по душе курево фирмы «Ротманс» исключительно, пить люблю — исключительно виски, спать — с шикарными женщинами. Так-то оно так, но при моей зарплате это неосуществимо. Я хочу жить на широкую ногу, отдыхать каждое лето на Золотых песках, не все там иностранщине толкаться. И вот, Палиев, — ты следишь за ходом моей мысли? — я прихожу к решению: захватить все это, но в обход, окольным путем. Я ступил на этот путь во имя своего собственного «я» и понял, что это верняк, есть, оказывается, люди, мыслящие аналогично, им тоже хочется жить вольготно, как живу я, а не ты, перебиваясь с хлеба на квас в своем скворечнике. И выясняется, что быть самим собой не такая уж фантастика, как виделось вначале мне и как до гробовой доски думают трусы и слюнтяи. Чтобы добиться своего, нужна предприимчивость, нужен нюх на конъюнктуру, умение рисковать, умение втираться в доверие к нужным людям. Это — данность, человек рождается или таким, как я, или таким, как ты — с заячьей душонкой, придумывая в оправдание: я не трусоват, а умен или долготерпелив, человеку себя обелить — легче легкого. Так чем я виноват, что родился таким, а ты этаким? Это дело рук природы. Мое последнее слово, гражданин судья, — виновных нет. Ты же мне два дня твердишь обратное: я виновен, и поэтому ты не имеешь права дать мне положительную характеристику. С чего бы это, дружок, что ты такое и кто наделил тебя правом меня судить? Или ты — свят-свят! — стремишься переменить матушку-природу вообще и меня в частности? Бог в помощь, — склонил в притворной кротости голову Лорд. — Но твой бунт против природы обернется против тебя, я говорю открыто, свидетелей нашему рандеву нет: если я не получу характеристику сейчас, то квартиру ты не получишь вообще никогда.

Умолк Ица, выжидательно посматривая на бригадира, лицо Ивана в течение бесконечного монолога закаменело, ни мускул не дрогнул… Шел поединок взглядов.