Характеристика

— Это кухня у нас, проходи, — настроен он был дружелюбнее. Оба втиснулись в комнатенку — переоборудованную главой семейства кладовку, — примостились на раскладных стульях. Палиев поймал на себе неспокойный взгляд.

— Ты зачем пришел? — Хозяин напряженно ждал ответа, а Иван смутился и не знал, с чего начать.

— Сколько ж ты тут ютишься?

— Десять годков, — отвечал скороговоркой Пенчев, похоже, он всегда частил, чтобы прикрыть свою растерянность.

— И кой дьявол сюда занес? Склад — не склад, фабрика допотопная, как и назвать, ума не приложу?

— А ты что предлагаешь? — недобро сверкнул глазами хозяин. — Может, у тебя в запасе богатый выбор квартир и сдаешь ты их за сороковку в месяц? Больше с меня не взять. Жена моя — инвалид, ни полушки в дом, да детишки — три голодных рта. Хоть разорвись, а первым делом их кормить надо бы. Всеконечно. На квартиру по грошику копить? Надо. А вот за однокомнатную квартиру отрывать от сердца по сотне, да и вода еще, да и электричество — минимум сто пятьдесят — это уж вопрос. Потому я и договорился на работе — это склад нашего завода, — так и живу в этой клетушке, зато за сходную плату. Смешно, но надеюсь еще на что-то! Строят у нас дом, все никак не достроят… Недавно один товарищ говорит мне: чтобы довести его до ума, каждому еще сдать надобно по десять тысяч, это кроме вложенных. Откуда у меня такие деньги-то? Может, ты мне одолжишь? Всего десять тысяч, а, Палиев? Удружи, и я вырвусь из этой дыры, в которую у меня вся жизнь провалилась! Ладно, моя жизнь ничтожна, но жена… она, голубушка, здесь свое здоровье оставила… Но детки, мои кровинушки, они ни сном, ни духом не виноваты ни в чем, а тятенька их бросил в такой каземат? Отвечай, Палиев! — Он прямо взбеленился, а Иван силился остудить его пыл.

— На мне зачем зло срывать? Мы с тобой товарищи по несчастью. У меня вон дочка простуду схватила.

— Нет, довольно! Меня теперь каленым железом не прожжешь, ничем не проймешь, Палиев, ничем… Еще позавчера, в скверике, я сделал шаг навстречу, взыграла жалость дурацкая, обманом взяли тебя эти подлецы… Но ныне я не собираюсь жалеть ни тебя, ни других. Я упиваюсь своим собственным счастьем, Палиев, я сподобился, я попал в списки. Столько людей не попали, а я попал. И я радехонек, я наслаждаюсь…

— Но какой ценой? — Палиев спрашивал осторожно, разобравшись, что имеет дело с человеком, экзальтированным по натуре и часто впадающим в крайности.

— Да любой, Палиев! В моем положении и деньги — звук пустой, а уж мораль — тем паче. Ты меня не за честность ли явился агитировать? Может, мне добровольно удалиться, а тебя в очередь на мое место? Не бывать этому! Быть честным меня в этот раз и не проси, не буду. Вступить на стезю подлости, а что ты мыслишь — дело неважнеющее. Но все ж вникни умом, отчего я хочу в подлецы податься? Не я этого желаю, этого от меня жизнь востребовала. Житье. Человек — раб жизни, она его в соблазн вводит, подкараулит — и в полон… И человек тащится за телегой жизни пятым колесом, а то и моськой крутится, подмазываться начинает, приспосабливаться, бить поклоны, дарить подарочки, только б, скажем так, умаслить. Жизнь — не объять, не определить, слова — беспомощны, вздор, колебание воздуха и только, жизни не до того: петлю на шею и хочешь — живи, хочешь — вешайся, дело хозяйское. Вот, Палиев, жестокая правда. Ни одна живая душа не спешит это признать, каждый хочет быть хозяином жизни, а ей что, ей все нипочем. Хочет, путь направит прямо, хочет — сторонкой, рушит, и созидает, и бьет навылет. И так до скончания века… И честности моей — грош цена. За нее и спасибо-то не скажут. Некогда. Каждый обстряпывает свои делишки как разумеет, а с других-то честности ой как спросит. Ради бога, я сам, только получу квартиру, за порядочность горой встану, да так, что небу жарко будет, но до той поры благословенной меня не задевать! Тебя я не гоню, но и слушать не желаю, что ни проси, для всех я глух и слеп, — от напряжения руки Пенчева дрожали.

— А как насчет «Лады» для Баева? Слабо, сам понимаешь. На что надеешься? На всевышнего уповаешь? Свежо предание… Тогда уж и квартиру подожди от боженьки. А Баев тебе ее не даст…

— Нет, невозможно!

— Возможно. Вполне. И ты понимаешь, что так и произойдет.

Пенчев вскочил.

— Какого дьявола ты пришел? — На него было жалко смотреть. — По мою душу?

И Палиев понял, что приспело время выложить все без утайки.

— Угадал, я хочу, чтоб ты дал мне ее, душу, напрокат завтра с обеда…

— То есть как? — Ноги у текстильщика подкосились, и он плюхнулся на стул.