Характерные черты французской аграрной истории

По правде говоря, столь жестокая бесчеловечность способна была возмутить чувствительные души. Но они находили утешение в, удивительном оптимизме, светоч которого господствующая экономическая наука, кузина доктора Панглосса[158], должна была передать «классической» школе следующего столетия. Разве не было признано, как писал об этом в 1766 году субделегат в Монтьеан-Дер (Montier-en-Der), что «все, что выгодно народу, обязательно становится выгодным и для бедняка». Другими словами, благополучие бедняка, все чаяния которого должны состоять в том, чтобы легко находить работу и не знать голода, зависит в конечном счете от процветания богача. «Вообще, — говорил Кдлонн, в то время молодой интендант в Меце, — поскольку батраки и поденщики являются по отношению к сельским хозяевам не чем иным, как дополнением к главному, не нужно беспокоиться об их участи, если улучшается участь сельских хозяев. Постоянно действующий принцип состоит в том, что увеличение продукции и средств существования в каком-либо округе вызывает улучшение благосостояния всех тех, кто в нем проживает, независимо от их положения и состояния: перемена совершается сама собой, и сомневаться в этом хоть сколько-нибудь — значит не понимать естественного хода вещей». Во Франции, как и в Англии, агротехнические проблемы раньше, чем проблемы промышленные, впервые предоставили капиталистической доктрине (назовем ее так, за неимением лучшего слова) возможность выразить с наивностью молодости и простосердечные иллюзии, и жестокость ее чудесного плодотворного творческого задора.

* * *

Однако ни юридическим реформам последней трети столетия, ни тем более движению за технические усовершенствования не удалось изменить заметным образом аграрное лицо страны. Единственными районами, претерпевшими настоящую метаморфозу во всем, вплоть до пейзажа, были те, которых агротехнический переворот коснулся уже тогда, когда они переставали быть пашнями и почти полностью превратились в пастбища, — это восточная окраина Эно, Булонэ. В течение XVIII века успехи транспорта и экономического обмена, близость больших хлебных равнин, способных прокормить скотоводов, и городов, готовых поглощать мясо, позволили в этик районах отказаться наконец от прежнего господства хлеба и использовать особо благоприятные условия, которые почва и климат создали здесь для скотоводства и кормовых культур. Этими преобразованиями руководили крупные собственники, которые одни только и способны были извлечь выгоду из новой экономики. Свободу огораживания, которой они добились, они использовали для насаждения вокруг своих старых или новых лугов многочисленных живых изгородей, защищавших их от коллективных прав, осуществление которых грозило расхищением сена. Вместо пустынных пашен повсюду появились зеленеющие огороженные участки. В других провинциях тоже кое-где появились ограды, обычно на сеньориальных или буржуазных землях. И там также по большей части вокруг лугов. Особую заботу проявляли именно о защите травы. О защите полей заботились гораздо реже. Та же нерешительность наблюдалась и в собственно агрономическом прогрессе. За исключением нескольких особенно развитых провинций, вроде Нормандии, на огромном большинстве крестьянских участков и даже во многих более крупных владениях к концу века продолжали широко практиковать пар. Нет сомнения, что улучшения вводились, но медленно. Это объясняется тем, что в значительной части королевства, особенно в районах длинных полей, для торжества новой агрономии необходимо было еще более глубокое потрясение, чем то, которое проектировали аграрные реформаторы, а именно — полная перестройка землевладений, как это было в Англии и во многих районах Германии.