Харама

Пронзительно кричали краски календарей. Отсвет от пола, от солнечной полосы на нем, растворялся в полутьме, становившейся от этого светящейся и сияющей, подобной светлой прозрачности витрин. Сверкнуло на полках тщеславное стекло белых бутылок касальи и анисовой, выставлявшее напоказ, словно драгоценные камни, свои квадратики — тела прозрачных черепах. Пятна, щербины, сучки, зазубрины, следы от стаканов — все вырисовывалось на истертых досках стойки. Маурисио развлекался, выдергивая желтую нитку из тряпки, которую кто-то повесил на гвоздь. В щели между досками забились грязь и мыло. На их неровной поверхности проступали выдержавшие борьбу со временем прожилки — они отпечатались на локтях Маурисио. Он долго разглядывал отпечатки, потом с наслаждением принялся почесывать покрасневшую кожу. Лусио ковырял в носу. Он видел в прямоугольнике дверного проема выжженную землю, оливковые деревья и дома поселка в километре отсюда; вдали торчали развалины старой фабрики. А по другую сторону — холмистая равнина до самого горизонта и над ней низкая, прозрачная и грязная бахрома, будто туман, или пыль, или мякина из амбара. А над всем этим небо, гладкое, грозное, как сталь брони, и без единого изъяна.

В дверях выросла фигура здоровенного парня. С порога он поглядел в одну сторону, потом в другую. В кафе на минуту стало темно.

— Куда это положить? Здравствуйте, — сказал он и вошел.

На плече он нес брус льда, обмотанный дерюгой.

— Привет, Деметрио. Пока положи тут, его сперва надо расколоть. Принеси-ка остальные, чтоб не растаяли на солнце.

Маурисио помог парню снять тряпку со льда. Парень вышел. Маурисио по всем ящикам искал молоток. Снова, со вторым брусом, вошел Деметрио.

— Мы и не слыхали, как ты подошел, где ты поставил тачку?

— В тени, конечно. А где еще я могу ее поставить?

— Ясно. То-то мне странным показалось. Ящики тоже привез?

— Да, два. В одном — пиво, в другом — сельтерская. Не то?

— То, то. Иди за льдом, а не то растает. Что за чертов молоток! Фаустина! Берут тут все у меня, а потом и не подумают на место положить. Фаустина!

Он поднял голову и увидел ее прямо перед собой:

— Ну чего ты? Здесь я. Позвал раз и хватит, не глухая.

— Куда только вы деваете молоток, хотел бы я знать?!

— Приспичило тебе! Любуйся на него… — И она ткнула в сторону витрины.

— Нет такого места, куда бы ты его не сунула! Ящики-то для чего?

— Что еще?

— Ничего-о-о!

Фаустина ткнула Лусио в спину и указала через плечо большим пальцем на мужа.

— Так всегда, видал? — прошептала она и ушла.

Лусио подмигнул ей и пожал плечами.

Развозчик положил последний брус рядом с темп, что принес раньше.

— Ящики пока не заноси. Будь добр, помоги расколоть лед.

Деметрио крепко держал брус, и Маурисио расколол его молотком на несколько кусков. Один осколок долетел до Лусио, он смотрел на него, смотрел, как тот таял на его рукаве, превращаясь в капельку воды.

— Целые плохо влезают, а так и холод лучше сохранится. Теперь можешь заносить ящики.

Деметрио снова вышел. Указав на дверь, Лусио заметил:

— Хороший парень.

— Трусоват малость, а так хороший. Что надо.

— На отца не похож. Тот-то…

— Его счастье, что вовремя остался сиротой.

— Да уж, его счастье.

— Добрый очень, но и больно уж прост.

— Плохого, видать, не сделает. Хороший парень, точно.

— И не гордый, прикажешь что-нибудь, а он сразу все быстро, быстро, будто для себя старается. Другие в его возрасте петушатся, все думают, их поработить хотят.

Снова стало темно — вошел Деметрио.

— Не поможете ли мне, сеньор Маурисио?

— Давай.

Хозяин вышел из-за стойки и помог внести и поставить ящики. Зазвенели, словно гуси загоготали, бутылочки, пока их по одной переставляли в ящик со льдом. Маурисио поставил последнюю и налил Деметрио рюмочку касальи.

— Не выберешь ли сегодня вечером время прийти помочь мне?

— Я вечером собирался пойти на танцы, сеньор Маурисио, так что лучше бы вы кого другого позвали.

— Видно, ты за кем-то приударил, если ради танцев… Брось, ничего с ней не станется. Дочка в кино уходит, не знаю кого позвать бы.

— Пусть вам сеньор Лусио поможет, он ведь никогда ничего не делает.

— Я достаточно делал, когда был таким, как ты.

— А что делали? Ну-ка, послушаем.

— Всякое разное, больше, чем ты.

— Да хоть что-нибудь назовите…

— Больше, чем ты.

— Не верится мне.

— Слушай, парень, ты же ничего не знаешь. Тебе еще многому надо поучиться.

— Ладно, иди сюда, возьми, что тебе положено, и не задирайся с сеньором Лусио.

Маурисио положил на стойку три дуро[3]. Вытащил мокрой рукой из большого ящика. Обтер руку платком. Деметрио взял деньги.

— Ладно, в другой раз. Желаю тебе хорошенько повеселиться на танцах. Как-нибудь один управлюсь.

— Пойду отвезу тачку, а то подзадержался. До завтра.

— Будь здоров.

Деметрио вышел на солнце. Маурисио сказал: