Харбард должен быть доволен

Дух Зверя! Выпусти его, взлелеянный ненавистью, он сожрёт врага — сперва разум, потом и плоть. Я угодил датчанину в печень и даже слегка повернул металл, насладившись маской боли и ужаса на его лице. Безразличие бессмертных к жизни осознаётся лишь там, где властвует сама навь. Хорошо, что Солиг не увидит моего торжества. Никто из них не мог знать, что я — человек, никто, кроме неё.

— Никто, кроме меня! — сказала Солиг, положив мне на плечо ладонь, пальцы которой украшали изумительные перстни.

— Родная! Неужели? — я обернулся, мечтая заключить любимую в объятья, чтобы не отпустить уже никогда и никуда.

— Ты ещё совсем мальчишка, Инегельд, — пробасила Солиг, меняясь на глазах. — Воистину, любовь делает человека слепым! — добавила она с детства знакомым голосом. — Но ты и счастлив этим, потому что любовь предпочитает смертных и слепых, чем вечных и всевидящих.

Рыжие волосы, прежде ниспадавшие на плечики, разом поседели, обратились в густую копну, их сковал серебряный венец. Венец, охватывающий могучий лоб мыслителя.

Тот, что был ещё недавно Солиг, вытянулся, опередив меня на голову, и раздался вширь, а бородища, заплетённая косой, украсила грудь.

Он хохотал, коварный Харбард, сбрасывая обличие за обличием, снимая маску за маской. Он веселился, и имел на то право — смутьян и губитель, морок и рознь.

— Неужто не так? — подмигнул Он мне своим единственным оком.

— Так, — горько усмехнулся я и зашагал на свет, прочь из девятой пещеры, откуда так и не сумел выбраться.

Хоть в этот раз, быть может, Харбард остался вполне доволен.

21–22 апреля 2001