Харбинские мотыльки

После короткого вступления Терниковского начали выходить докладчики. Посланник Казем-Бека зачитал дружественное письмо-послание от младороссов. Зачитали письмо из Австралии. Доклад о деятельности русских эмигрантов в Болгарии, Югославии, Америке. Перед тем, как выступил Добровольский, пришел Коле-гаев — Ребров ему обрадовался. Глаза у Никанора горели безумно, он еще больше исхудал, был совсем плохо одет, в старый военный бушлат, ботинки у него чавкали или скрипели, но даже этот сырой скрип кожи отчего-то радовал Бориса, и он подмигнул Никанору, тот улыбнулся и покашлял в кулак тихонько. Добровольский говорил без бумаг, коротко и зажигательно, чего никак не ожидали от такого болезненного и дряхлого человека музейной наружности, представил в конце своего выступления Сырцова, седого кудлатого старика и уступил ему место. Тот читал долго и мучительно, с лупой и тряся головой. Он был маленький и щупленький, грива и бородища делали его совершенно непропорциональным, он был как цирковой уродец, каких прячут от всех в тесном помещении и показывают только в особенных случаях, дабы собрать побольше народу. Он опирался на палку и покачивался. Если отрывался от бумаг, потом долго не мог найти упущенную строчку, всматривался, трясясь, палка гуляла и стукала обо что-то. Сырцов много цитировал Розанова, говорил о таинстве пола и брака, незаметно от полового рефлекса шагнул к кровосмешению, и дальше началась языковая мешанина, некоторые слова слипались, мычание и заикание захватывало старика, он блеял, как коза, или выкрикивал что-то о белом человеке, о цветных врагах, о языке как нервной ткани народа. Неожиданно вырывались совершенно неприличные выражения, непечатные. Борису показалось сперва, что старик бранится, как бывает с извозчиком, заедет в какой-нибудь узенький двор — и ни туда ни сюда, лошадь бьет и бранится. Но, прислушавшись, художник понял: старик намеренно вставлял ругательства (как образцы дегенерации языка через противоестественное кровосмешение) и очень подробно комментировал. Заговорил о новой науке, им изобретенной, — цветное крововедение. Это была отдельная глава его жизни. Старик требовал тщательного изучения крови цветных и белых. Об этом он говорил стройно и гладко, без бумаг и без палки; притоптывал на месте, как волхв во время ворожбы, иногда прокручивался вокруг своей оси, как дервиш. Маниакально вспыхивая глазами, дергал себя за бороду сухонькими костлявыми ручками, — коротенькие, они выглядывали из рукавов его кацавейки и казались детскими, если бы не огромные ладони цвета свежей говядины, он ими разводил в воздухе, как фокусник, и тараторил:

— О положении дел в России ничего точно сказать не получится, пока мы не будем знать достоверно, как и насколько плохо влияет на кровь белого человека вливание крови цветных… хм… людей. До тех пор пока состояние крови белого человека не изучено, что-то утверждать сложно. Поэтому сейчас я могу сказать, что все — за исключением меня — занимались разве что изучением идей, психики и языка, в котором отразилось вредоносное вливание интернациональной крови, отсюда невозможность довериться Шпенглеру или какому-нибудь французу, которые пытаются толковать историю человечества и современное состояние Европы, да и всего мира, как какой-нибудь сон, а что еще как не сон, бред, галлюцинация, речи этих замаскированных масонов? Следы влияния на белого человека цветной крови мы можем с вами обнаруживать и без практического изучения крови, то есть отслеживая звуковые гаммы чужеродных языков в родном, его искажение, каковое я наблюдал в Петрограде и приграничных городках, куда пробирался инкогнито, пересекая не раз границу, дабы пополнить опытный материал, который свидетельствует о катастрофическом уроне, нанесенном русскому языку за последние годы большевистской власти. Повседневная речь современных россиян свидетельствует о стремительной дегенерации народонаселения страны. Однако изучения тамошней прессы и языка, мною подслушанного, задокументированного, недостаточно! Нужен опытный материал, нужны опыты для развития крово-ведения…

Добровольский закашлялся и поднялся.

— Я думаю, Терентий Парамонович, на этом месте мы можем сделать перерыв, так как…

Старик не обратил внимания. Он рычал дальше:

— Тех редких и бесценных опытов, которые мною уже проведены, пока недостаточно, но уже на основании проделанной работы я бескомпромиссно и совершенно точно могу утверждать, что мною в результате экспериментов было установлено, что рефлекс белого человека отторгает кровяную массу цветной расы, ибо последняя воздействует на психику белого как опиум, и сама коллизия кровей мгновенно снижает работоспособность белого человека и ведет к неминуемому вырождению, а в процессе жизни такой человек, вступивший в кровосмесительную авантюру, утрачивает божественную благодать и становится проклятым, неудачником, его преследует рок, как Иуду.