Харбинские мотыльки

— Пришлось временно закрыть, — пожалел он, — я один работал, все сам, все сам. Все в моей голове. Ничего, выйду, со всеми быстро разберусь.

И в ту же ночь он умер. Борис проснулся от странного всхлипа. И щелчка. Щелчок, словно лопнул какой-то пузырь. Борис хотел встать, но что-то его не пустило, будто навалилась какая-то сила и давила. Его сковал страх. Он услышал, как кто-то вошел в палату и сел на соседнюю койку (от ужаса Ребров сжался и не дышал, спрятался с головой под одеялом). Был голос. Были слова. Но он не смог разобрать. Он слышал всхлипывание и стоны. Шепот, шепот и вздохи… Ребров затыкал уши: боялся, что если поймет слова… что если хоть слово разберет… и зажимал посильней уши. Ему было настолько страшно, что хотелось бежать со всех ног, но он лежал, притаился, зажмурился и перестал дышать. Так и пролежал до утра в оцепенении. Его подняли ни свет ни заря, объявили о скорбной новости.

— Господин Штамм, — позвал его доктор, — ваш сосед умер.

Художник посмотрел на застеленную койку. Уже увезли. А вдруг обманывают?

— Могу я увидеть тело?

— Морг в подвале, по коридору направо, до конца и все время вниз, — равнодушно ответил доктор и пошел из палаты, но задержался в дверях: — Да, господин Штамм, потом зайдите ко мне, я вас выписываю, заодно растолкую кое-какие детали… Надо обговорить дальнейшее, — подмигнул.

Борис долго искал морг. С ног слетали шлепанцы, убегали вперед. Халат хватался за дверные ручки. Стукнулся коленом о кадку с цветком. Вспугнул свое отражение в подвальной луже под лампочкой. Суеверно переступал через трещины в полу. Мимо три раза провезли пустые носилки. Не к добру… Вот и ступеньки и в глубине дверь… Спустился в холод, постучался в сумрак. Долго ждал, стучал. Наконец, металлический лязгнул засов.

— Родных повидать? Идемте… — Пьяный старик, ковыляя и цокая (наверное, протез), отвел в мертвецкую. Тела, неподвижные, как лужи.

— Штамм, Тамм… — бормотал старик, переходя от тела к телу. — Тут… вроде бы…

Борис посмотрел на разбухший труп.

Утопленник? Где мой сухонький хозяин ломбарда? Откуда вместо него этот великан?

— Это не он, — сказал он. Старик пожал плечами. Художник пошел к доктору, прибавляя в шаге. Через ступеньку прыг!

— Это не он, — сказал, врываясь без стука.

— Что? — поднял доктор сонные глаза, он был весь в бумагах. — Что значит не он?

— Штамма нет! — торжествовал художник. — Вместо него какой-то утопленник ненормальных размеров. Вы все подстроили!

— Ах, да, конечно, подстроил… Вы не под тем именем смотрели, дура! — крикнул доктор, бросил перед художником на стол паспорт.

— Что это?

— Ваш паспорт.

Художник открыл: Gustav Stamm и фотокарточка Бориса. Ладно склеено.

— Надо было под своим именем покойника смотреть, — сказал доктор. — Кто у нас умер-то? А?

— Как это кто?

— Борис Ребров — вот кто умер! — крикнул доктор и махнул на него рукой, со стола сорвалась бумажка, полетела… повисла в воздухе… плавно опустилась на пол. — Пойдемте вместе!

Художник бежал вперед — скорей, пока не переставили; колченогий старик еще не успел дверь на засов закрыть:

— Повидать родных-близких?

Быстро нашелся, будто только что подвезли, и на пальце свежая бирка: Boriss Rebrov. Все точно. Склонился над ним, посмотрел в лицо… Улыбается.

— Торопитесь, — долетало до него эхо, — машина ждет!

— Как! Уже?

— Все получилось как нельзя удачно. Пользуйтесь случаем, Борис Александрович. Поезд уходит. Надо прыгать. Ждать некогда. Вот ваша одежда.

Рыбацкий свитер, брюки, ботинки.

— Это не моя одежда.

— Переодевайтесь без разговоров. — Борис быстро переоделся. — Ну, идемте!

Доктор шептал на ходу, что граф Бенигсен обо всем договорился. Коридор вывел во двор. Прямо к машине графа. Впрыгнули. Водитель был тот же, невозмутимый усач. Тронулись. Ехали молча. Было много встречных машин, грузовиков с солдатами, по железнодорожным путям тянулись составы, конца им не было видно. Как только выбрались за город, резко упала ночь. Еле тащились, не зажигая фар. Туман прилипал к стеклам. Дорога врастала в лес. Молчали. Останавливались и прислушивались. Съехали на обочину, углубились и ждали затаившись: промчались грузовики с людьми. Военные. Ехали в тумане дальше. Подкрадываясь, как воры. Дорога сделалась узенькой. А потом и вовсе ушла в песочную ниточку. Шофер все равно не включал фары. Встали.

— Тут, — сказал усач.

— Мы вас доведем куда надо и оставим, — сказал доктор.

— Что? Как оставите? Где?

— Так захотел граф, — проскрипел доктор.

— Таков уговор, — сказал водитель. — Граф никому не доверяет.

— При чем тут граф, если я свел вас с Ильмаром!..

— Теперь всей операцией руководит граф, господин Штамм, — сказал строго шофер.

Стиснув зубы: мне эти военные!..

Вышли и долго пробирались сквозь кустарники, ветки царапались.

— Вроде бы тут, — сказал доктор, неуверенно оглядываясь по сторонам: всюду туман.

— Да, точно, — подтвердил водитель. — Ждите здесь, господин Штамм!

И исчез.

— Что?

— Ждите, — донеслось из тумана. — Через час, другой за вами придут.

— Прощайте, Борис! — Доктор обнял художника. — С Богом!

Исчез.