Харе фиглярить. Вымышленный дневник Наполеона на 1812 год

«Я сделал большие приготовления, и у меня в три раза больше сил, чем у вас. У вас пехоты 120 тысяч человек, а кавалерии от 60 до 70 тысяч. Словом, в общем меньше 200 тысяч. У меня втрое больше».

На прощание с генералом Балашовым, Наполеон распорядился:– «Готовы ли лошади для генерала? Дайте ему моих, ему далеко ехать», намекая на значительное отступление русских армий за время исполнения Балашовым парламентских функций.

После убытия генерала Балашова из Вильно, Наполеон, подытоживая свою встречу с парламентёром Александра пишет в своих записках:– «Несколько дней спустя по моем вступлении в Вильну, император Александр прислал ко мне своего генерал-адъютанта Балашова… и требовал, чтобы мы возвратились за Неман…, решившись победить или умереть, но не вступать в переговоры, пока хоть один вооруженный иностранец будет попирать землю русскую. Эта решимость – величественна. Я приобрел уже столько выгод, что, казалось, должно было опасаться раздражать меня подобным предложением. Я дал почувствовать Балашову, что мне нельзя добровольно отказаться от плодов моих действий и возвратиться неуверенным в заключении мира… Для меня важно было достигнуть Двины, тогда мне удобнее было бы вступить в переговоры и требовать гарантий. Я приписывал поступок Александра желанию выиграть время, чтобы соединить рассеянные русские силы… Нашлись наивные люди, которые предполагали, что, приехав неделею раньше, Балашов успел бы восстановить мир, что русские отступили бы за Двину, а я за Неман, что город Вильна был бы объявлен нейтральным, и что новые соображения произвели бы новый переворот во вселенной. Все эти фразы очень звучны… Но разве можно предполагать, чтобы русские решились очистить Литву, когда 400.000 врагов стояло на берегах Немана? Какая держава, не потерявшая еще чувства собственного достоинства, решилась бы оставить свои области для исполнения нашей прихоти, – и какие при этом области? Ту самую Польшу, из-за которой началась война и которая восстала бы, видя, что русские очистили ее, чувствуя себя слабыми… Александр очень хорошо знает, чего требует от него слава, благо государства и память Екатерины, великой бабки его, чтобы решиться на подобное действие… Как бы то ни было, но возвращение Балашова в Дриссу не только не водворило мира, но, напротив, казалось, подало знак к самой упорной войне».

В день начала войны, князь Багратион, не зная, что она уже развязана в 4 утра Наполеоном, представляет Военному министру свои рассуждения о месте вероятного нанесения удара противником: «Я не могу думать иначе, как неприятель до сих пор делает одну лишь демонстрацию, и что его точное стремление не должно быть на те пункты, где его более ожидаем (моё дополнение- Гродно-Ковно). Его выгода непременная разделить наши силы и он, по мнению моему, будет стараться воспользоваться сим, как имел честь докладывать выше, у Устилуга, Влодавы и Бреста. … Неприятель не может не видеть, что при действительном впадении его в границы наши, чем он ближе будет к морю, тем более рискует быть отрезанным и истребленным. Из чего заключить следует, что сосредоточие сил неприятельских между Гродно и Ковно есть не что иное, как желание отвлечь наши силы от пунктов настоящих его стремлений».

Князь Багратион до последнего шанса быть поддержанным Государём, предлагал нанести упреждающий удар его армией и корпусом ген. Платова по направлению Белосток-Варшава. При непосредственной поддержке 3-ей армией, наносящей удар Брест-Варшава.

Но согласно военной доктрине, разработанной до начала войны, в случае нанесения первого удара по 1-ой армии, 2-ой армии предстояло отступать по направлению: Слоним-Несвиж-Минск-Борисов.

Князь Багратион, командующий 2-ой армией, получив весть о начале войны, в очередной раз уточняет с Военным министром путь своего отступления. В рапорте от 26 июля (14 июля по стар.ст.) он выкладывает свои расчёты: «Я считаю долгом поставить для соображений вашего высокопр-ства следующее примечание моё на пространство к пунктам предписанного мне отступления. Неприятель имеет от Ковно до Вильны 102, от Вильны до Минска 200 верст, от Минска до Борисова 75, итого 377. Если же от Вильно возьмёт путь по прямой дороге весьма удобной для переходу войск, оставя Минск вправе, то имеется до Борисова 321, следовательно менее моего тракту 18 верст. Ибо от Волковыска (от автора – находился штаб 2-ой армии) до Слонима 59, до Несвижа от Слонима 100, а от Несвижа до Минска 105, а от Минска до Борисова 75, а всего 339». Из расчётов князя понятно, что выход на Минск и Борисов подразумевает его армии бой, а возможно и крупное сражение ещё до объединения обеих армий.

Особенное внимание Наполеона при въёзде в Вильну привлекла Замковая гора ( изображена на рисунке выше по тексту). Несмотря на крутой подъем, он быстро взобрался на лошади на её вершину и около четверти часа любовался городом с того места, где четыре столетия тому назад основатель города Гедимин следил за движениями крестоносцев, угрожавших неожиданным нападением на Вильну.