Харизма

Ник кивает, открывает холодильник и начинает доставать еду. А я тут же начинаю ее хомячить за обе щеки. И попутно начинаю рассказ. Про канатную дорогу ему рассказываю, про когти, про следователя, про то, как по врачам ходил, про передачу вкратце, про бандитов, спецназ и как в город добирался. Ник слушал, не перебивал. То посидит на табуретке, то по кухне пройдется, то очередную тарелку борща из микроволновки вытащит и передо мной поставит. Полхолодильника я у него тогда сожрал, кажется… И рассказывал, рассказывал. А он только поглядывал мне в глаза изредка. Поднимет взгляд, а глаза у него белые такие, странные, зыркнет словно в самую душу и опять куда-нибудь вдаль уставится. Я рассказ закончил, а он все сидит, вдаль смотрит. Минута проходит, другая. Я нервно батон хлеба ломаю и ем куски.

— Ну! — говорю. — Не молчи! Хватит молчать. Скажи уже что-нибудь?

— А чего тут сказать? — говорит Ник. — Все ясно. Мне Ариша уже давно говорила. Может, ты этого сам еще не понял. И сам еще не переродился до конца. По крайней мере я надеюсь, что не переродился до конца.

— В оборотня? — говорю.

— Да нет, — говорит Ник задумчиво, и тон у него нехороший такой. — Не в оборотня. В беду ты попал, Лекса. Не знаю, почему это случилось именно с тобой. И как это случилось — тоже не знаю. Это уж тебе виднее, чем ты небеса прогневал.

— Ты давай это, не пугай меня. Что ты хочешь сказать?

— Видишь ли, какое дело, Лекса… В твоем теле в наш мир пытается войти Сатана.

— Опа, — говорю. — С чего это такие выводы?

— Это не выводы, — пожимает плечами Ник, — это правда. И всем уже понятно, только ты сам пока не хочешь себе признаться. А ты сам посуди.

— Ну а я при чем? А как же мне? А чего мне-то делать? Что ж мне теперь? Что теперь мне остается? Сто таблеток суицида?

— Тихо, тихо! Только вот без истерик! Ты пока это можешь контролировать. Можешь?

— Ну, могу. Типа…

— Вот и контролируй. А мы подумаем вместе с Аришей, как тебе помочь.

— Может, мне в церковь сходить?

— Главное — не суетись, — говорит Ник. — Обдумать надо. Может, не надо пока в церковь идти, может, как раз Сатана испугается церкви и сила его возрастет. Что ж ты мне сразу про это все не рассказал? Я ж говорил тебе — если что странное и необычное почувствуешь, сразу звони!

— Не до этого было.

— Ну вот видишь, как ты все запустил…

— Слушай, а это вообще как? Лечится?

— Все лечится, — говорит Ник. — Только думать надо.

— Ну, думай, — говорю. — Придумай что-нибудь! Ты друг мне или как?

— Я и думаю, — говорит Ник. — Давай я тебе вопросы буду задавать, а ты на них ответишь. Только честно! Идет!

— Ну давай… — говорю, а сам смущаюсь и чувствую, что краснею: кто его знает, какие вопросы он задавать будет?

— Вопрос первый и, пожалуй, самый главный, — говорит Ник. — Кто ты по знаку зодиака?

— Ой, — говорю. — Кажется, Рак или соседний, забыл кто. Там на стыке получается, одни девчонки одно говорят, другие — другое. Почему-то только девчонки такими глупостями интересуются.

— Это не глупости, — строго говорит Ник. — Просто ты ничего не понимаешь в этом. Когда у тебя день рождения? А в прочем, не важно, я и так вижу, что Рак. Да иначе и быть не могло.

— Почему быть не могло?

— Потому что. Не можешь ты быть, например, Козерогом. Иначе с тобой такого не случилось бы.

— Почему?

— Потому что Сатана не может вселяться в Козерога, неужели не понятно?

— Почему Сатана не может вселиться в Козерога? — удивляюсь я.

— Ты идиот или прикидываешься? — спрашивает Ник.

— А в чем дело-то?

— Потому что Козерог — это Иисус Христос!

— С какой это стати Иисус вдруг Козерог?

— А когда, по-твоему, у него день рождения?

— Ты спятил? Откуда, я знаю, когда у Христа день рождения? Этого никто не знает!

— Дурак или прикидываешься? А Рождество, Христово мы когда празднуем?

— А… — говорю. — Ну да. Извини, не сообразил. Седьмое января по новому календарю. Козерог, да?

— Однозначно Козерог. Поэтому Сатана и не может вселяться в Козерогов. И в тех, кто пришел в этот мир в год Обезьяны.

— А что, Иисус Христос родился в год Обезьяны? — удивляюсь я.

— А ты посчитай, посчитай, — говорит Ник. — Подели на двенадцать. Нулевой год — год Обезьяны.

— Я-то не в год Обезьяны родился, — говорю.

— А кто б сомневался! — отвечает Ник. — Тут все очень сложно. Я в молодости мистику изучал серьезно и магию. Там все как в программировании — очень логично и продуманно. Чуть какой сбой — и уже не срабатывает.

— Погоди, — говорю, — Христос-то не в нулевой год родился, а в первый. Вечно у программистов с нулем путаница.

— Погоди, погоди, погоди… — задумывается Ник. — Чего ты меня путаешь? Как это не в нулевой? Если считать, что…

— Короче, — говорю, — чего мне-то делать?

— Погоди делать. Тут понять надо, — говорит Ник. — Делать что-нибудь начнем, когда Ариша проснется. Она спец по этим делам, а я так, изучал немного. Пока надо суть понять. Давай я продолжу вопросы?

— Валяй.

— Вспомни тот момент, когда ты впервые почувствовал грань между собой и другими людьми?

— Да я всегда это чувствовал.

— О! — говорит Ник. — Это очень важно! И в чем твое главное отличие?