Харка — сын вождя

— Курчавый, ты молод, как зеленая трава, которую еще не опалило солнце, но тебе надо быстрее начинать учиться, а то, пока все узнаешь, станешь таким же старым, как Хавандшита. Но знай, пока научишься, набьешь себе немало синяков.

— Я согласен, Харка. Я готов учиться каждый день. А теперь пойдем быстрей. Моему отцу дают палатку, в которой много женщин. Это хорошо, это очень хорошо: они будут заботиться обо мне и об отце.

Харка очень удивился. Значит, Хавандшита уже определил, кого отец Курчавого возьмет в жены. В лагере только одна типи, в которой много женщин — целых пять: бабушка, ее дочь-вдова и три внучки. Муж молодой женщины погиб в последней схватке с пауни. Жизнь в этой палатке была невыносима, потому что в старуху часто вселялся злой дух. Может быть, поэтому до сих пор и не нашлось мужчины, который бы поселился в этой типи.

— Неужели твоему отцу хочется, чтобы в типи было много женщин? — спросил Харка, показывая Курчавому, как надеть путы на передние ноги коня.

— О, мой отец терпелив. Много женщин — много шума и разговоров, но он сумеет приучить их к послушанию.

— Ну, тогда вы быстро наведете порядок в вашей типи. Хау.

Чернокожий Курчавый хитро засмеялся:

— И каждый день хорошо приготовленная еда! Очень хорошо!

— Хорошо, если это будет так. Я надеюсь, что будет, — сказал Харка и покачал головой: всем было известно, что сумасшедшая бабка — страшная язва.

С этого дня в стойбище обосновались два новых обитателя. Отец Курчавого получил имя Чужая Раковина. Он действительно сумел навести порядок в типи женщин. Он, видно, умел заклинать злого духа, потому что и сумасшедшая бабка стала тиха, как лань. Все вздохнули легко оттого, что, наконец, в этой типи наступила тишина. Чужая Раковина был высокий и сильный мужчина. С каждым днем он все лучше и лучше овладевал языком дакотов и все больше и больше рассказывал о своей жизни по ту сторону Большой Воды, откуда его увезли в рабство белые. Он описывал девственные леса, где жили его предки, рассказывал об охоте на слонов и леопардов, о крокодилах и носорогах. И его типи становилась мала, потому что не могла вместить всех слушателей. Он говорил о неисчислимом множестве белых людей, об их каменных домах, рассказывал о мацавакенах, которые могут быть и небольшими и тогда называются ружьями, и такими громадными, что их едва тянут несколько лошадей, а из их огромного круглого жерла вылетают необыкновенных размеров ядра. Он видел и страшное чудовище, от которого бежали бизоны. Он знал, как строили для чудовища дорогу. И чаще всего его просили рассказывать именно о чудовище. Но никто не расспрашивал, каким образом Хавандшита освободил его, и сам он никогда не говорил, как это произошло. Молчал об этом и Чернокожий Курчавый.

Харка целые дни проводил со своим другом и учил его всему тому, что известно детям дакотов. Курчавый оказался способным учеником. Вместе с друзьями обычно был и Харбстена. И когда Чернокожий Курчавый смотрел на братьев своими веселыми доверчивыми глазами, Харку на время оставляли тяжелые думы, которые снова стали овладевать им после возвращения Хавандшиты в стойбище.

Часто друзья оставались вдвоем, и тогда Харка задавал Курчавому разные незначительные вопросы, точно играя в какую-то новую игру. Курчавый охотно принимал участие в этой игре и, казалось, догадывался о ее скрытом смысле.

— Почему пауни, эти койоты, не охотились за антилопами, ведь они знали, что к северо-западу от них большое стадо антилоп?

— Да потому что они не нуждались в мясе. Они получили много мяса от белых людей.

«Ага, — подумал Харка, — значит, пауни знали об антилопах, значит, и Курчавый знал, и Хавандшита у него выпытал это. Итак, одно чудо объясняется легко».

— Ты, Чернокожий Курчавый, говоришь, что мясо бизонов пауни получили от белых, значит, белые люди, те что строят дорогу для чудовища, убивали бизонов? Я правильно понял?

— Ты правильно понял, Харка.

Значит, жрец узнал от Чернокожего, что поблизости есть бизоны! Вот и разгадка второго чуда. Но Харка не почувствовал облегчения, наоборот, еще большая тяжесть навалилась на него. Да, ему удалось установить, что Великое чудо — не что иное, как величайшая ложь, но мальчик чувствовал, что за этой открытой им ложью тянется след к еще большей лжи.