Харон

— Они пойдут, — повторил танат. Танаты тоже обходились без артикуляции. — Они еще будут упрашивать тебя, чтобы ты их отвел. Они — такие. Поищи, — танат засмеялся противным дребезжащим смехом, — среди них кого-нибудь знакомого. Ты ведь по-прежнему ищешь, Харон, не так ли?

— Заткнись, сволочь!

— Спокойно! — Танат уставил свою мерзкую пятнистую ладонь на уровень его глаз. — Держи себя в руках, Харон, а руки держи в карманах! Я только имел в виду, что у тебя есть шанс встретить кого-нибудь из тех, с кем виделся в свой последний «отпуск», не более. Никто не собирался задевать твоих сокровенных — ха-ха! — чувств. Слушай, Перевозчик, зачем они тебе, твои сокровенные чувства? Вот мы обходимся без них, и нам хорошо. Подумай, если захочешь, тебя могли бы от них навсегда избавить. Кому от них польза? Только не говори, что тебе. Ты хороший работник, тебе пойдут навстречу. Хочешь, замолвлю словечко?

— Лучше скажи, когда будет рейс, — проворчал Харон угрюмо. Что взять с таната. Как умеет, он даже проявляет участие и искреннюю заботу. Пусть катится с такой своей заботой.

— Не успел вернуться, как хочешь обратно? Что-то ты зачастил после каждого рейса. Неужели… — танат помялся, — неужели физиология играет такую важную роль? Нам это непонятно.

— Еще бы вам было понятно.

— Что ты хочешь этим сказать? — Иногда, всегда внезапно, в танатах прорезалось болезненное самолюбие, и казалось, они готовы были броситься за случайные, незначащие слова.

— Я хочу сказать, что физиология — совсем не главное, — миролюбиво проговорил он.

— Все равно. — Танат поднялся с лавки, протянутой вдоль стены, Харон встал тоже. — Не можешь излечиться от воспоминаний о жизни? Или как был вольным Стражем? Так учти, твое место там уже занято, и если тебе и позволяются некие вольности,

то это только в счет твоих предыдущих заслуг. А также, — танат выдержал многозначительную паузу, — в расчете на последующую преданность. С порога танат сказал:

— Список у тебя. Извещать начнешь сразу после моего ухода. Как соберешь, так и веди, там их уже ждут. Рейс будет сразу по твоему возвращении от Горячей Щели. Но я бы на твоем месте не возлагал на него особых надежд. Всего один короткий рейс — на «отпуск» не заработаешь. Слишком много работы, Перевозчик, придется потрудиться, покататься туда-сюда. Да и твоя, — танат опять рассыпал в ледяном воздухе пригоршню дребезжащего смеха, — твоя синяя страна, которую ты так ищешь, — как знать, быть может, когда-нибудь Ладья пойдет именно туда?

Харон задохнулся бы, если б мог это сделать.

— Ты!..

— Подумай, о чем я тебе говорил, — донеслось из-за стены. — Излечиться от чувств, от переживаний — это ли не прекрасно? Слишком досадно, если тебя самого не вспомнят только из-за того, что с нашей стороны на берег иной раз выходит и жалостно воет какая-то паршивая трехголовая собака, не так ли? — И снова будто пригоршня камней высыпалась в ржавое ведро.

Он заставил себя усесться обратно.

«Отвлекись. Не думай, откуда они знают. Знают, и все. Пускай. Танат есть танат, пятнистая рожа. И правда, что они все такие пятнистые? Как гиены. Гиены и есть. Хоть бы по пятнам их научиться различать. Завлекательный у него проскочил пассаж о якобы последующей моей преданности. Выходит, впереди тебя ждет что-то еще, а, Харон? Но не будем о далеком. Ближайшие цели — собрать всех по списку, ого, душ с полсотни. Отвести к Горячей Щели, где их, изволите видеть, уже ждут. Небось заслужили. Горячая Щель — это я вам доложу… Раза четыре только и водил туда, но уж явно — отпетых, хотя были чистота и невинность с виду. Танаты никогда не употребляют такие выражения, как «сейчас», «потом», «скоро», «долго», «быстро», да то же самое «никогда». Никаких привязок ко Времени как к чему-то большему, нежели линейная простая цепь событий. Отсчет только от производимого действия — «сразу после моего ухода», например.

То, что я сохранил в себе способность видеть и понимать шире и больше, это в мою пользу говорит или наоборот? Или, может быть, кому-то это здесь нужно?… Синяя страна. Неужели так заметно, что я все еще не потерял надежды отыскать ее? А вместе с нею ту, которая… которую до сих пор…»

Харон растворил скрипучую дверь, шагнул наружу, где вместо полусумрака теперь господствовали две луны. Кроме стола, за которым здесь нечего и некому было есть, в его хибарке имелась длинная лавка, на которой только что сидел танат, и грубые нары, на которых некому было спать. Иногда он вообще не понимал, зачем она нужна, эта его хибарка, но так уж было заведено — дощатый домик у причала занимал Перевозчик. Тоже давно заведено. До него.

Меж палаточных стен на улицах — линиях — лежали четкие двойные пересечения света и тени. Лагерь и без того являл собой унылое зрелище, а при свете двух лун становился особенно мрачным. Самая простая деталь вроде протянутой наперекосяк в общем ряду палаточной растяжки обретала зловещий двойной смысл.