Харон

Небрежно спрятав зеленый камень к себе в пояс, Харон поманил таната и показал ему два поднятых указательных пальца. Медленно свел руки и, подержав палец к пальцу, продолжил движение левого направо, а правого налево. Как обмен заложниками на границе. Видя исказившуюся злобой физиономию, довольно осклабился.

— Мы так и думали, — не скрывая охватившей его ненависти, проговорил танат. — Мы так и предполагали, что на отплытии ты что-нибудь учинишь. Это в твоем стиле, Перевозчик.

«А как же, — подумал, но не сказал Харон. — Но при чем здесь я? Просто делаю, как сказано. Негоже не исполнять предсказание».

Он повторил жест. И на всякий случай похлопал по поясу с камнем.

— Будь по-твоему, Перевозчик, мы подчинимся. Пользуйся своим правом. Остается, как мы понимаем, этот. (Листопад очумело завертел головой.) Кто тебе нужен оттуда? Но не думай, что тебе так забудется…

«Есть вещи поглавней моего и твоего права, пятнистый. Не прикидывайся, что ты о них ничего не знаешь».

Он дернул Листопада за вихор с выстригом, толкнул кулаком в грудь.

— Уноси подошвы, не то передумаю. — Танату, когда парень отошел на негнущихся ногах: — Все равно, кого зацепите. Хотя… — У Харона мелькнула еще одна шкодливая мысль, и улыбка коснулась страшноватого лица.

Уже взойдя на борт и поднявшись на помост кормчего, единственное возвышение над палубой, с той же мертвенной улыбкой он наблюдал, как танаты сперва окружают, ловят — тот выказал отменную прыть, — а затем, вылущив из попавших в кольцо других, гонят к сходням того, кого Харон им назвал.

Клетчатый с закаченными глазами взлетел по сходням пулей, и в тот же миг они заскрипели, оторвались от причального настила, задрались в горизонталь и, визжа от трения, поползли внутрь, под палубу.

Перевозчик дотронулся до исполинского румпеля, заранее приготовясь к тому, что последует за касанием. Невидимая и неслышимая молния пробила его тело насквозь. Перетерпев этот первый миг, он обхватил обточенный брус, слился с ним, чтобы уже не отрываться до самого конца рейса. «До окончания работы, — подумал он. — И я даже не имею права сказать «поехали!» или, как полагалось бы, «пошли». Нет, мы именно «поплыли»…»

Лепесток руля шевельнулся, как широкий плавник, повинуясь на диво легкому ходу румпеля. Ладья тяжко вздохнула и отошла. Весла лягут на воду, когда неспешное течение отнесет огромную лодку Перевозчика ниже лагеря.

Парень в драном комбинезоне и тот, кто назвался в палатке Локо врачом, не ушли вместе с постепенно разбредшейся с пристани толпой, задержались на причале. Они смотрели, как тает, сливаясь с черной поверхностью не знающей бурь Реки, высокая корма судна.

— Кто она тебе? — спросил Листопад. Поправился: — Была тебе. Жена?

— Ему она была жена, — Врач указал на удаляющуюся Ладью.

— Кому?! Перевозчику, что ль?

— Дурак. Антону, которого Харон вместо тебя взял. Почему тебя оставил, а его взял, как думаешь?

— Ага, — соображал Листопад. Неуверенно ухмыльнулся. — Узнает Тоша-Тотоша, кому он там так сильно нужен. Мы лучше погодим.

— Думаешь, лучше? Мучиться неизвестностью так приятно?

— Как кто, я не особо мучаюсь.

— Ты не ответил на вопрос.

— Понятия не имею, чего он меня оставил, а его взял. Слушай, слушай, Врач! Ему танат чего-то такое передал блестящее под самый конец. Вроде зелененькое чего-то такое, не рассмотрел я как следует.

— Ты не подмечал, что танаты с ним каким-то образом могут общаться? Что с ними он, в отличие от тебя или меня, разговаривает?

Листопад наморщил лоб, припоминая.

— А точно! Я с ним подходил сюда до погрузки… Слушай, как ты догадался? Ты вообще кто, откуда? Знакомиться давай, раз так.

— Догадался… Наблюдал, приглядывался, делал выводы. Что же, считай, проводили. Двигаем отсюда.

— Куда? К Локо? Чего это за имя, откуда взялось?

— «Локо» — по-испански «дурачок», «слабоумный».

— Это Локо-то? А по-испански — с какого потолка свалилось?

— Вот и я говорю, сам себе небось выдумал. Что

знал. Как и все остальное. Не туда мы пойдем. Расскажете, что вы там с Гастролером напланировали. — Во даешь, и это знаешь!

…Двадцать пар длинных весел вознеслись над обоими бортами и замерли на мгновение в верхней точке подъема. Медленно и плавно опустились они в черные воды. Ладья вновь тяжело вздохнула, прибавила ход, выворачивая поперек течения.

Курс выбирал и держал не Харон. Он лишь послушно вел румпель, тянул его, выглаженный ладонями и локтями предыдущих Харонов. Отчасти, быть может, уже и его собственными, потому что на всех Ладьях, где ему довелось побывать, румпель был одним и тем же, переносясь с судна на судно путями и способами, о которых не хотелось думать. Включившись в неспешный ход Ладьи, Перевозчик становился частью ее неведомого устройства, винтиком, зубчатым колесиком механизма, прекращал быть самим собой.

К сожалению, сознание — оставалось.

Глава 5