Харон

«Неужели у них действительно так подпирает? И именно здесь? Всегда тут бывает навалено больше всего. Может, просто реакция? Скорее всего».

За поворотом действительно стало попросторней, стены отступили, кому приспичивало, могли отходить за выступы. Хотя от танатов особо не отойдешь… Он начал длинный спуск по тропе, идущей уступами.

«А куда – сюда, вы знаете? Выйдя из ущелья, первое, что вы видите, – лагерь, палаточный городок от подножия до самой кромки воды, протянувшийся в обе стороны, сколько хватает глаз. Нет, первое, конечно, – это Река, а уж лагерь у подошвы Горы потом. Или я просто уже сам слишком привык и не могу адекватно перенести на себя чувства, которые каждый из них должен испытывать после наползающей ощутимо на грудь черноты, отчаяния, страха и, весьма вероятно, немалой боли, а то и долгой отвратительной болезни… Хотелось бы мне тоже знать это поточнее, куда на самом деле – сюда…»

Что здесь было действительно постоянным – это Река, черная, блестящая, медленно и величаво несущая свои воды, и – Тот берег, едва видимый вдали. Даже сход с тропы зачастую оказывался совсем не в том месте, где был совсем недавно.

Небо тоже менялось. То затянутое низкими серыми тучами, сквозь которые едва пробивался рассеянный свет, оно создавало впечатление непрекращающихся сумерек. То, напротив, тучи растягивались какими-то верхними, не достигающими поверхности ветрами, и тогда лагерь, Реку и пристань на Реке и вообще все освещали две неподвижные, будто приколоченные к черному беззвездному бархату полные луны, расположившиеся друг против друга, как два наглых пятака – над Тем берегом и над этим.

Еще когда ему было интересно, он пробовал выяснить для себя, разузнать в лагере, видел ли кто-нибудь в тех своих жизнях нечто подобное, хотя бы во сне, но разговоры, которые он сумел услышать, касавшиеся этой темы, заставляли думать, что нет. Не видели и не представляли себе ничего похожего. Даже те, кто – подавляющее меньшинство – давал себе труд задумываться на соответствующие темы.

Две луны в небе были даже большим потрясением для многих, чем все остальное.

«По крайней мере сначала», – подумал он, перепрыгивая в узком месте через курящуюся Священную Расщелину.

«Тоже бред. Что здесь может быть священного? Для кого? Подумаешь, то один, то другой новичок из очередной партии, пригнанной танатами, – то есть из тех, кто еще не перестал дышать, – вдохнув эти испарения, начинает вещать и прорицать. Ничего, кроме как указать, кто попадет на следующую Ладью, новоявленные пифии не могут. Но подобные оракулы и сами обычно оказываются на той же Ладье, и снова лагерь ждет новых.

Как и остальное, этот порядок был здесь до меня, чему удивляться, конечно, не приходится. А иногда находятся счастливчики, кому светит прямиком в Тоннель, и их называют те же оракулы. И никогда не обмолвились ни словом о тех, кого я увожу пешком. Вот это точно удивительно…»

С последнего уступа, откуда тропа, превратившаяся по ходу дела в широкую дорогу, спускалась прямо к лагерю, он всмотрелся в приблизившуюся панораму островерхих шатров, домиков и плоских брезентовых крыш.

Все правильно, выход опять сместился. В прошлый раз пристань была далеко по правую руку, теперь же почти точно напротив. Или то было в поза или даже позапозапропшый раз? Или перемещается сама пристань? Но нет, вон красная с синим, кажущаяся отсюда бурой с черным квадратная палатка Локо-дурачка, она как была, так и осталась через две линии от той, что ведет напрямик к причалу. Ладья у пирса не болтается, значит, предстоит что-то другое.

«Пришла новая партия. Посмотрим, что предстоит в связи с этим делать. Что-нибудь. Не то, так это. Посмотрим».

Он лукавил. Он знал, что предстоит, и ему было плохо от этого своего знания.

Быстрыми шагами, почти бегом добрался он до крайних палаток, где его, завидя издали, уже встречали.

– Здравствуйте!

– …вуйте!…

– Добрый день.

– Здра…

– Добрый вечер.

Это те, кто еще не отвык от времени. Внешне они все ничуть не менялись. Переставали дышать, начинали общаться, не разжимая губ, но голоса так же звучали в неподвижном ледяном воздухе, который многим из них уже не был нужен. Было ли это какой-то разновидностью телепатии? Все могло быть. Даже темперамента – по крайней мере, в рассуждениях, дискуссиях, а то и шумных спорах – многие из них не утрачивали. Не все.

– Господин Харон, вы не знаете, когда будет' следующий рейс?

– Эй, Харон, сколько можно ждать, мы торчим здесь уже год!

– Месяц…

– Для тебя месяц, для меня год… Слышишь ты, бревно глухонемое?!

– Дяденька Харон, а где мои мама и папа?