Харон

увлекался математикой, все олимпиады выигрывал, а потом, когда Лужков учредил этот отдельный Московский университет для особо одаренных детей…

– А ты, Иван Серафимыч, в какой области? – качался рядом со «Смирноффым» папа. – Инка про тебя молчок, говорит – шибко секретный… Но уж как мы теперь почти родственники…

– Я ей сказала сразу: безродных нам не надо. Мы должны сперва встретиться, познакомиться. Будь ты хоть на каком месяце. Сейчас, я слышала, и экспертиза крови ничего не дает. Но ведь мальчик нервничает, его нельзя нервировать…

– Инка! – позвал он, оглянувшись на галдящий сквозь шум музыки стол. – Поди-ка помоги мне… нет-нет, это сюрприз, мы буквально пять минут, он у меня в машине, это рядом.

Мальчик Жоржик обиженно надул губки. Он оставался наедине с мамой и папой. Остальные все заняты, разговаривают, а у него невесту отнимает нехороший дядька. Потом подумал и откусил торта.

На лестнице Инка остановилась, закурила. Ему было интересно, что она скажет первое. «Хочешь ударить – ударь», или «Я тебе сейчас все объясню», или… еще чего-нибудь.

– Иван – что это такое у тебя? – спросила она, кивком указывая на шарфик, которым он замотал горло, имитируя бинтовую повязку, на которую, кстати, шарфик сильно смахивал.

Только раз Инка видела, что под ней, и то мельком. И во время любви – да и сколько у них встреч-то было? – он сразу приучил ее не касаться его шеи руками и не лезть с поцелуями. Никогда не спрашивала, сегодня спросила.

– А про все то, – посмотрел на закрывшуюся за ними дверь, – ничего не скажешь?

– Бляди чем платят? Натурой. Я тебе заплатила с утра. Подумаешь, посаженным отцом побыл, всего-то.

– В лоб хочешь, чтоб сильно умной не была?

– Не хочу. Пришибешь. А мне еще за эту мамину радость замуж выйти надо.

– Зачем? Залетела за срок? Кто он?

– Вундеркинд. Газеты надо читать. В двенадцать – школа с математическим уклоном, в четырнадцать – мехмат плюс еще какое-то мудреное-мудацкое заведение по прикладной математике. В шестнадцать – работы на уровне кандидатов, в девятнадцать уже две стажировки в Штатах, какие-то там эпохальные ихние математические открытия. Гранты, премии, надежды, перспективы. Посмотришь внизу, на чем они приехали.

– Папа ж наелся в зюзю, как домой поедут?

– Там везде мама за рулем.

– А ты?…

– Что я? Подцепила, огуляла, втюрился, берет за себя, и уезжаем.

– Так уехать нельзя, если уж настолько Россия обрыдла?

– Посудомойкой в Мюнхен? Нянькой в Монреаль? Овец стричь в Австралию?

– В Австралии мужики овец стригут.

– Неважно. Важно – теперь с ним маму не приглашают. Совершеннолетний, бляха-муха! Только законную супругу. Ты бы видел, каких она ему подкладывала! Так он их просто боится. Как только я сумела уломать, чтобы дал! Теперь уперся – только Инночку-любимую, без нее не поеду. Мерин двадцатилетний. Онанист.

– Зря ты на него. Может, правда парень одаренный, они, бывает, того… своеобразные. Со своей колокольни смотришь.

– Со своей! – отрезала она. – Да!

– Будешь его Нобелевки ждать?

– Математикам Нобеля не дают, я уже выясняла.

– Это жаль, – посочувствовал он. Инка закурила сигарету от первой.

– На позорище вдвоем пойдем, или ты – туда? – указала вниз по лестнице.

Он сказал в раздумье:

– А молодец все-таки, «месье Жан», умеет развлечь.

– Что?

– Я говорю: я-то тебе зачем был?

– Ты ж ее видел. «Нам безродные не нужны!» Я с три короба навертела, что папка у меня в секретных лабораториях, парапсихологию изучает, все такое.

– А он кто?

– Я детдомовская, да, да, и такое в наше время есть. Соврала, что ты только нашелся. Квартира эта трехнутая, моя, думаешь? Чтобы жить – во, передком плачу, да и то через крим… ой, да не хочу я обо всем этом говорить!

Инка отвернулась, прижав ко лбу ладонь с сигаретой меж пальцев.

«Точно. Самая она мне для сегодняшнего дела подходящая. И один бы мог, да… В общем, выбрал я кому позвонить».

– А не подвернулся бы я сегодня?

– Не знаю. До свадьбы все равно кого-нибудь бы нашла.

Он улыбнулся, поглядев на тонкую упрямую шею под шапкой коротких густых подвитых волос.

– Чем все-таки этот твой… выдающийся суженый в математике занимается конкретно? Или не сечешь?

– Ты сечешь! Что-то… теория чисел… интегральные зависимости…

– Не ругайся матом вслух при старших, – сказал он добродушно.

Инка медленно повернула голову, посмотрела из-за плеча. Она не верила. Слез не было, только у губ прорезались две короткие, маленькие, но очень старящие морщинки.

«Не злые морщинки, – подумал он, – скорее – скорбные».

– Что-то все одно к одному у нас складывается, – приговаривал он, стягивая с плеч свою толстую куртку коричневой кожи. – И я у тебя вовремя нарисовался, и ты мне сегодня ночью понадобишься… понадобишься, слышишь? Как хошь от своих гостей отмазывайся. (Она несмело кивнула.) Только не за этим, не надейся, ты свои двести тысяч процентов с утра получила.

С этими словами он кинул ей куртку на подставленные руки: «Подержи-ка». Чуть надорвав подкладку в среднем шве, достал плоский металлический футляр.

Тайник в куртке был устроен так, что ни снаружи, ни изнутри заметить невозможно, а прощупать – трудно. О нем надо было знать.