Харон обратно не перевозит

— Вот здесь все. Более — менее объясняет. Черным стилосом рисовал я, красным — она. Разберетесь. Коротко: никто на них не нападал. Мимо проходила огромная блуждающая планета, этакая глыба невообразимых размеров, болтающаяся в пространстве, как… — не могу вспомнить одну земную поговорку… — что — то там в проруби… Впрочем, я и прорубей порядочных никогда не видал. Так вот, этот булыжник сдернул Волчий Хвост с орбиты. Кораблей у них не было, вот они и решили себя законсервировать до лучших времен, пока Ледяная Звезда не притянет их поближе. Свечка и тому подобные аномалии — это огромная фабрика консерванта или, по — нашему, льда. Что до воскресения, то здесь все дело в стабилине. Если б я его ввел как обычно, еще в блоке… А, ладно, читайте, смотрите.

— А в галереях так или иначе все аборигены обработаны стабилином… прошептал Били. Его лицо побелело. — Значит, они…

— Может быть. Тогда им не позавидуешь. Нам — тоже. Ясно, что работу надо начинать с галерей и «могильников». В общем, проснитесь и разбирайтесь, а нам пора. Моя дама устала, домой поедем…

Айрит занималась тем, чем занимаются все женщины во всех мирах во время скучных мужских разговоров — задремала…

Теперь мужчины стояли вокруг ее кресла. Видимо, сквозь полудрему она почувствовала это и открыла глаза. Оскар в который раз за последние дни и ночи поразился. Надо же, подумал он. Неужели она мне не снится?..

…Уже подходя к саням, Оскар обернулся к погасшему ледяному чуду, разглядел еще горячие фонари у галереи и подумал, подумал о том, в какой ад вверг он себя и всех тех, кто там стоит в ледяных блоках.

Он внезапно нагнулся, поцеловал теплую ладошку своей Снежной Королевы, и только тут, до конца, явственно представил, какое им всем, пришельцам, предстоит искупление.

Александр Силецкий Поправка на человечность

«Нет, долго так не протяну, — тоскливо думал Шарапкин, по привычке укладываясь спать. — Совсем зачахну и умру. И поминай, как звали…»

Четвертый месяц его мучила бессонница, и никаких хоть мало — мальских улучшений он не замечал.

Но в этот вечер все случилось по — иному…

Шарапкин лег в постель и принялся уныло глядеть в потолок, уверенный заранее, что пролежит так не один бесконечный час, и тут…

Веки, вдруг отяжелев, сомкнулись, и Шарапкин совершенно незаметно погрузился в благодарный сон.

Часы показывали полночь…

А дальше было вот что.

Никто из жильцов его большого дома, впрочем, этого не помнит, да и немудрено, поскольку происшедшее коснулось одного Шарапкина, точней, имело отношение ко всем, но только он один впоследствии мог рассказать, что же стряслось на самом деле. Он, правда, знай себе помалкивал, но извинить его легко: кому охота делаться посмешищем в глазах других?! А основания на то были…

Короче, в полчетвертого утра — или примерно в это время — счастливый сон Шарапкина был прерван, оттого что вся квартира заходила ходуном.

Брякнули, срываясь, шпингалеты на окне, и рамы растворились, впуская в комнату ночной холодный ветер.

Не на шутку перепуганный, Шарапкин сел в постели. Он хотел позвать на помощь — и не смог.

От окна прямо к нему, разматываясь, будто тугой рулон бумаги, катилась полоса ярко — оранжевого света.

Рядом мирно спала жена, за тонкою стеною, в детской, тихо посапывали двое сыновей…

Никто ничего не видел.

Видел только он — Шарапкин, но его, на горе, словно паралич разбил…

Говорят, впрочем, в эту ночь кругом творились чудеса: у всех картежников горели карты прямо на руках, у тех же, кто поганое замыслил, единовременно случилось лютое брожение в желудках, а все выпивохи, к тому часу захмелевшие, вмиг протрезвели, но — пойди теперь проверь!.. Это все свидетельства, так сказать, косвенного ряда, а прямых — то указаний нет, не слышно, чтобы кто — то самолично видел…

Между тем дорожка света подобралась совсем близко, нащупала край одеяла и вдруг, точно корова языком, слизнула бедною Шарапкина с постели.

И понесла — через всю комнату, к окну…

А затем уж началось и вовсе необыкновенное.

Шарапкин вылетел в окно с седьмого этажа и взмыл над городскими улицами, уносясь все выше, и огоньки внизу неотвратимо удалялись и тускнели, покуда не исчезли совершенно, и тогда Шарапкин обнаружил, что окружен со всех сторон кромешной темнотой, в которой, издали светя, но ничего не освещая, ровно горели миллионы неподвижных звезд.

Их было так много, что у Шарапкина с непривычки закружилась голова.

Он зажмурился и зябко съежился в своей пижаме, как заклятие твердя себе, что это только сон, дурной и, как всегда, нелепый, что сейчас наступит пробуждение и все само собой в момент пройдет…

Сколько это продолжалось, он не представлял. Но когда он, наконец, отважился раскрыть глаза, то обнаружил, что никакой звездной бездны нет и в помине.