Харон ("Путь войны") (СИ)

Конечно, в приличных домах уже не готовят торт из прокрученного через мясорубку пшена. Но жизнь по-прежнему трудна, и человек, который приходит в гости с настоящим сахаром (не каким-нибудь сахарином!), безусловно, является скопищем всех мыслимых достоинств. Айнштайна приняли как родного дедушку, усадив одесную самой Хильды Гильдебранд-Пропп. Францу досталось место немного скромнее, но все же в первой когорте приближенных родственников, как он подозревал - не столько из уважения к блудному сыну семейства, сколько во исполнение матримониальных планов тетушки. Впрочем, это не мешало Францу наслаждаться гороховым супом, в котором плавали крошечные поджаренные сухарики и даже редкие свиные шкварки. Пока профессор мучительно пытался объяснить окружающим, чем же он все-таки занимается ("великий Айнштайн" был весьма известной личностью и даже рядовые обыватели слышали о нем хотя бы краем уха), Пропп работал ложкой и умеренно радовался жизни.

Все бы ничего, но вот сидящий напротив человек Франца... нервировал. На первый взгляд ничего в соседе не заслуживало внимания. Обычный молодой человек, чей точный возраст определить представлялось крайне затруднительно - общая черта тех, чье отрочество пришлось на последние годы Великой Войны. "Голодное поколение". Ему можно было дать и шестнадцать-восемнадцать лет, и все двадцать пять. Худой, с впалыми щеками и суховатой кожей пергаментного оттенка. Необычно светлые, почти белые волосы были коротко подстрижены, но при этом еще и уложены в прическу с пробором. Обычная по нынешним временам внешность, если бы не глаза. Взгляд Томаса Фрикке (так представили юношу) казался странным, каким-то ... неживым. Словно настоящие, человеческие глаза вынули и заменили стеклянной имитацией. Безупречной, но все же искусственной копией.

Фрикке относился к какой-то еще более дальней ветви семейства нежели Пропп. Как услужливо сообщили родственники, юноша, движимый патриотическими чувствами и поиском пропитания, собирался отправиться на следующие два года в Малороссию, или куда-то еще ("Вы должны понять, эти странные, варварские названия. Они совершенно непроизносимы!"). Немецкие хлеботорговцы устали от смуты, которая уже давно охватила бывшую Российскую империю и не собиралась заканчиваться. Теперь они переходили от закупок украинского хлеба к организации собственных латифундий и целых "районов аграрного планирования", которым требовалась охрана. Разумеется, в строгом соответствии с договором, заключенным между новыми германскими нобилями и очередным правительством смутных территорий. Желающих подзаработать хватало, несмотря на глухие слухи о том, что вербовщикам и нанимателям нужны не столько охранники, сколько надсмотрщики и каратели.

И каждый раз, когда взгляд Томаса падал на Франца, ассистент чувствовал странный озноб, проскальзывающий по спине.

Утолив первый голод, собрание, насчитывающее почти два десятка человек, почувствовало себя посвободнее. Стука ложек стало меньше, а разговоров, наоборот, прибавилось, особенно когда появилось пиво - настоящее, не эрзац из лимонада, разбавленного картофельным спиртом.

Сославшись на некоторое неудобство, вызванное непривычно сытным обедом, Франц вышел на крыльцо двухэтажного дома, обустроенное в виде небольшой крытой веранды. Возвращаться не хотелось. Франц присел прямо на ступеньку, чувствуя необыкновенное умиротворение. В желудке чувствовалась приятная сытость, летнее послеполуденное солнце пригревало, но не жгло - легкий ветерок уносил излишнюю жару.

Пропп достал из кармана книгу, найденную в трамвае пару недель назад. Наверное, забыл припозднившийся пассажир. У тощего томика не хватало обложки и, судя по нумерации, доброй трети страниц. Пропп решил погадать на свое будущее старым студенческим образом - открыть и прочитать первый попавшийся абзац. Канон требовал гадать на учебнике, но за неимением сойдет и беллетристика.

Он перелистнул книгу, ткнул пальцем наугад и только после этого посмотрел. Абзац получился большим, но Франц добросовестно углубился в чтение.