Харон ("Путь войны") (СИ)

Пропп промолчал, впрочем, Айзек и не ждал ответа. Сейчас говорил не столько с ассистентом, сколько с самим собой, с тем Айзеком Айнштайном, который более двадцати лет назад решил, что силой своего гения стал равен богу.

- Знаете, я когда-то читал, что японцы говорили: "самое сложное - кажущаяся безыскусность", - промолвил Айнштайн. - Я не понимал, как это может быть, ведь простое всегда проще сложного, в познании и исследовании. А теперь... Древние самураи оказались правы. Решение лежало на поверхности - нужен демпфер. И специальная система антенн, действующая в резонансе с основным комплексом. Эффект отката нельзя обойти, но его можно перенаправить, как инженеры отводят реку в искусственное русло. Стихия все та же, но ее мощь уже лишена угрозы. Здесь тот же принцип - если все правильно рассчитать и синхронизировать процессы, "уплотненный вакуум" разрядится в демпфирующую среду.

- Я не сомневался, Айзек, что вы сможете, - ободряюще улыбнулся Пропп. И вдруг подумал, что впервые за все время совместной работы назвал профессора по имени. Ранее он почтительно именовал учителя "господин профессор", в крайнем случае, просто "профессор", но это в совсем исключительных случаях.

Они обменялись еще несколькими фразами, а затем Айнштайн предложил:

- Присядем. У нас еще есть время.

Пропп огляделся, словно впервые увидел их американскую лабораторию, такую непохожую на старую, берлинскую, которая располагалась у Friedhof, Большого Кладбища... Здесь не было закопченных стен и низких потолков. Бронированные перегородки-щиты разделяли огромный белый зал на отдельные секции, для параллельного проведения самых разнообразных опытов. По полу, в специальных канавках, змеились толстые кабели, прикрытые узкими решетчатыми панелями, чтобы лаборанты не спотыкались на каждом шагу. Громоздкие приборы в защитных кожухах перемигивались индикаторами и лампочками. Аппаратуры было мало, большую часть уже вывезли, осталось только самое тяжелое и громоздкое оборудование.

В ранний предутренний час лаборатория пустовала, лишь старый ученый и его единственный ученик и помощник присели на высоких стульях у лабораторного стола с небольшой сушильной печью на нем. Профессор как всегда носил белый халат, а Франц был облачен в бежевый плащ. У его ноги стоял дорожный чемоданчик.

- Может быть, все-таки останетесь? - с безнадежностью в голосе спросил Айнштайн, уже зная ответ.

- Нет, - в голосе Проппа слышались грусть и понимание... А так же непреклонная решимость.

- Мне трудно это понять, - с какой-то совершенно детской искренностью сказал Айнштайн. - Я всегда был один, женщины слишком... хаотичны. И требуют слишком много внимания и времени, - он вновь криво усмехнулся. - Наверное, можно сказать, что я был женат на научных дисциплинах, собрав целый гарем. Но мне жаль, что у вас все так...

Он не закончил. Пропп машинально, действуя, словно во сне, достал из кармана куклу Вероники, которую сам сшил ей на третий день рождения. От времени игрушка растрепалась и выцвела, лишь несколько поблекших буро-коричневых пятен выделялись на сероватой материи. И еще вышитая красными нитками буква "V" на крошечном платьице.

Марта Каннингем... Он увидел ее на "последнем пароходе из Германии", как назвали его американские газетчики. На самом деле евгенисты ввели систему контроля и обязательных проверок только через неделю после того как "Нормандия" отдала швартовы, унося профессора и ассистента через Атлантику. А так называемый "ультиматум Астера" был принят Францией и Испанией вообще лишь через два месяца, притом только принят, присоединение к "пакту Возрождения" состоялось еще позже. Но огромный лайнер, обладатель "Голубой ленты Атлантики", оказался слишком велик, красив и известен. Как "Титаник" стал символом крушения веры во всемогущество техники, так последний рейс "Нормандии" завершил старую эпоху, став символом начала противостояния Старого и Нового Света.

На этом корабле Франц встретил свою будущую жену Марту, мать замечательной дочери, которую они решили назвать Вероникой... Раньше помощник Айнштайна с определенным страхом думал, что задержись они с профессором на час-другой, и вместо "Нормандии" сели бы на совершенно другое судно, скорее всего следующее в Британию. И тогда они с Мартой никогда бы не встретились. И не было бы нескольких лет счастья и мира, когда привыкший к затворничеству Франц вновь открывал для себя удовольствия простой, обыденной жизни и впервые познал счастье семьи. Заметим - к большому неудовольствию профессора, который искренне не понимал, как можно подвинуть науку ради каких-то женщин и тем более детей.

Сейчас та же мысль вызывала совсем иные чувства. Не встреть Пропп будущую жену, та почти наверняка не поехала бы с ним на Бермудские острова, к новой лаборатории Айнштайна, предоставленной правительством и армией Штатов. И тогда она, наверное, осталась бы жива...